Василий Гроссман в зеркале литературных интриг - [105]

Так что упоминания о Воронском – обозначение актуальности криминальной связи. «Контрреволюционное» писательское сообщество должен непосредственно возглавить либо уже возглавляет именно троцкист. И оно вновь активизировалось: «С весны 1935 года большинство членов группы бывали в длительных отъездах и в “творческих командировках”, в домах отдыха, на охоте и т. п., но связь между ними не прерывалась и собрания находившихся в Москве членов группы продолжались. За этот период группа пыталась через Вс. Лебедева утвердиться в журнале “30 дней” и превратить его в свой орган и свою организационно-финансовую базу, но это ей не удалось».

Понятно, что «утвердиться» в журнале известные писатели могли и безвсякой помощи. А вот «превратить его в свой орган и свою организационно-финансовую базу» не сумели бы никак. Для этого требовалось согласие руководства ССП и ЦК партии.

Но опять же и автор, и адресат документа знали, что детали тут не важны. Согласно пропагандистским канонам, преступной организации полагалось создавать «базу», подчинять себе издательские учреждения и т. п.

Катаев, Зарудин, Губер, Лебедев и Гроссман попали в так называемую оперативную разработку. Дальше все шло, как говорится, по накатанному пути.

Если что и может показаться странным, так это датировка спецсообщения. Нарком получил сведения о «контрреволюционной группе», действовавшей более двух лет. Да еще и сформированной «на базе литературно-политических установок» троцкиста, за которым велось постоянное наблюдение. При таком результате надлежало вроде бы объяснить, куда раньше смотрел автор документа, как сумел не заметить криминальное сообщество, а если знал о нем, почему же не информировал начальство своевременно.

Объяснений не было. Потому что спецсообщение – формальность.

Наркому и раньше посылали сведения о результатах оперативной разработки, а в декабре 1935 года был подготовлен своего рода конспект прежних донесений. Итог ясен: «Политические установки группы имеют отчетливый антисоветский характер, что нашло выражение в многочисленных высказываниях при обсуждении общеполитических и литературных вопросов на собраниях группы или в беседах отдельных членов группы, имевших место в течение текущего 1935 года».

Следовательно, «контрреволюционное» сообщество не распалось. Даже наоборот, вновь активизируется: «В настоящее время сборища группы возобновились».

Автор документа сообщил таким образом, что оперативная разработка уже завершена. Требуется лишь согласие на арест.

Формальных оснований хватало. Действительно, собирались писатели на квартирах и в издательстве. Читали, обсуждали прочитанное, критиковали правительство. За подобного рода действия тысячи советских граждан оказались тогда в тюрьмах и лагерях.

Однако автор цитированного выше документа не получил согласие наркома. Писателей даже на допросы не вызывали.

Вероятно, на то было несколько причин. И одна из них вполне очевидна: до поры защищал писателей горьковский авторитет.

Горький, чье влияние несколько уменьшилось, оставался пока в силе. Сталин это даже подчеркивал иногда. Так что для ареста писателей требовалось и согласие генсека. Отнюдь не всегда его удавалось получить.

Сталин ли интригу пресек, Ягода ли по собственной инициативе отложил реализацию оперативной разработки – неизвестно. Однако в любом случае важнейшим фактором защиты был авторитет Горького.

В спорах о зле

Гроссман, похоже, не узнал и позже, что в декабре 1935 года решался вопрос об аресте. Судя по письмам, много работал тогда, ну а критики обсуждали его публикации.

В 1936 году издан сборник «Четыре дня». Туда вошел и одноименный рассказ, тоже обсуждавшийся в периодике[215].

Отзывы, впрочем, были не более внятные, чем на рассказ «В городе Бердичеве». И это вновь обусловлено спецификой конфликта.

Место и время действия те же – Бердичев, советско-польская война. И сюжет отчасти повторяет сюжет рассказа, опубликованного «Литературной газетой».

Польские войска наступают, красные отходят, при отступлении город не успевают покинуть три комиссара – Верхотурский, Москвин и Факторович. Им нужно спрятаться, чтобы контрнаступления дождаться.

Старший – Верхотурский. Он родом из Бердичева, ветеран большевистской партии. Убежище – вместе с товарищами – находит в доме одноклассника, городского врача.

Комиссары вроде бы в безопасности. Вероятность обыска невелика, запасов провизии в докторском доме хватит надолго, жена хозяина хлебосольна. Сам врач занят больными, зарабатывает деньги, чтобы кормить семью, политические проблемы ему не интересны, хотя, понятно, другу юности не откажет в убежище.

Ну а комиссарам нужно только дождаться прихода красных. Позади годы боев, лишений, теперь же Верхотурский, Факторович и Москвин, едва оправившиеся от ран, могут некоторое время – вполне обоснованно – бездействовать в сытости и комфорте.

Однако именно это угнетает их. После четырех суток отдыха комиссары, не прощаясь, ночью покидают дом, чтобы перейти линию фронта. Отправляются навстречу опасности, презирая доктора и его быт.

Сюжетом не мотивирована необходимость поспешного и тайного ухода. И все же комиссары уходят, не выдержав, как говорит один из них «пытки цыплятами и сливочным маслом».