Василий Гроссман в зеркале литературных интриг - [103]

На уровне конфликта минимизировано сходство киноверсии с литературной. Если рассказ – удача, хотя «идеологическая выдержанность» сомнительна, то сценарий несомненно «выдержан» и отнюдь не удачен.

В рассказе – выбор между жизнью матери и смертью комиссара. Вавилова не ищет обходных путей, ничего и никому, даже себе не объясняет. Измена материнскому долгу не обоснована. Это и провокативно.

Сценарий же отнюдь не провокативен. В основе драматургии – нелегкое испытание, которое должна пройти образцовая коммунистка. И проходит, не теряя ничего. Самой жертвы нет. Есть лишь проверка готовности жертвовать. Она и вознаграждается.

Конечно, Гроссман понимал, что киноверсия исключает литературный замысел. Уничтожает его, оставляя лишь элементы событийной основы.

Причины выбора компромиссного пути, надо полагать, финансовые. У Гроссмана, ставшего литератором-профессионалом, больше не было стабильного инженерского жалованья. Издательские гонорары он получал от случая к случаю, а работа сценариста оплачивались по очень высоким расценкам.

Один сценарий обеспечивал быт автора надолго. Сначала требовалось написать сценарную заявку, краткий план. Всего несколько страниц, но минимальная оплата составляла полугодовое жалованье инженера. И публикацию ждать не нужно.

Еще больше платили за так называемый синопсис. Далее оплачивался готовый литературный сценарий. И это уже составляло жалованье инженера за несколько лет.

Сценарист получал гонорар по частям. Причем самая большая выплата – за готовый и принятый к производству сценарий. Она вполне соизмерима с гонораром за книгу. Дополнительно же платили, когда фильм выходил в прокат. Так что соблазн был велик.

До съемок фильма дело не дошло. Но похоже, что заявку и синопсис Гроссману оплатили. Документы, связанные с подготовкой сценария, осели в личном архиве писателя как свидетельство конформности.

Не исключено, что Гроссман и не пытался довести работу до уровня, требуемого заказчиком. Просто воспользовался случаем, получил сравнительно легкий заработок. Сценарий буквально разваливался, нельзя было сохранить динамику, нейтрализовав конфликт, и вряд ли писатель не понимал это изначально.

Что касается рассказа, так он был уже не раз опубликован. И не исключалась возможность новых публикаций, даже если бы фильм вышел.

Рассказ все равно считался «проходимым», коль скоро был одобрен Горьким. Ну а специфика критической рецепции – закономерный результат провокативности конфликта, что еще раз и выявил сценарий.

Горьковская защита

Подчеркнем, что гроссмановский триумф осмыслялся и мемуаристами, и литературоведами. Вне осмысления же оставался важный фактор – постоянная опасность ареста.

Характерно, что в автобиографиях Гроссман даже не упомянул журнал «Литературный Донбасс». А ведь на самом деле там и дебютировал как прозаик.

Всесоюзную известность принес, конечно, столичный дебют. Но и донбассовские публикации – не такие уж малозначительные события. Областной журнал, читателей – тысячи, это Гроссман и обсуждал в переписке с отцом.

Допустимо, что знаковое отсутствие упоминаний о журнале обусловлено акцентированием горьковской роли в «биографическом мифе». Гроссман подчеркивал: его путь как писателя начался с благословения «литературного отца».

Однако «Глюкауф» и первый рассказ в «Литературном Донбассе» Гроссман напечатал, еще будучи инженером. Мог бы интерпретировать так, что затем опубликовался в «Литературной газете», встретился с Горьким и – с его благословения – сменил профессию. Тоже вполне логично.

На самом деле умолчания обусловлены не только «биографическим мифом». Уже после гроссмановских публикаций в «Литературном Донбассе» редактор журнала был арестован. Вскоре и выслан за пределы Украины. Обвинение тогда стандартное – «антисоветская троцкистская деятельность»[213].

Повторно Баглюк арестован в 1935 году. В 1936 году приговорен к пятилетнему заключению в исправительно-трудовом лагере. Обвинение вновь стандартное – «контрреволюционная агитация». Расстрелян в 1938 году. Потому упоминания о «Литературном Донбассе» были нежелательны – по крайней мере, в сталинскую эпоху. Они вызывали бы весьма опасные ассоциации.

Трудно сказать, когда Гроссман узнал, что бывший редактор «Литературного Донбасса» повторно арестован и осужден. Но о первом аресте знал еще в 1934 году.

Получилось, что и родственница Гроссмана, и друг его официально признаны «контрреволюционерами». Значит, писателем могли в любой момент заинтересоваться сотрудники Главного управления государственной безопасности НКВД СССР. Аккурат с июля эта организация заменила ОГПУ.

Не осознавать эту опасность преуспевающий московский прозаик не мог. О другой же, надо полагать, не знал, хотя она и была гораздо большей. 25 декабря 1935 года Г. Г. Ягоде, возглавлявшему тогда и ГУГБ и НКВД в целом, отправлен секретный документ – так называемое спецсообщение. Заголовок характерный: «Вскрыта контрреволюционная группа писателей, существующая с ноября 1933 года»[214].

Далее – анкетные данные основных участников. Таковыми признаны шесть литераторов.

Первый – Катаев, о котором сказано, кроме прочего, что он возглавляет «группу» и ранее состоял в «литературном объединении “Перевал”».