Василий Аксенов — одинокий бегун на длинные дистанции - [96]
Главное — он был свободен.
Уже через много лет, размышляя над загадкой столь мощного старта, я услышал разгадку из уст самого мэтра. Вот она (излагаю своим языком). Он тоже был типичным продуктом своего советского времени, вступил в комсомол, помышлял о карьере врача, то есть о судьбе слуги чьих-то болезней, — словом, был нормальным молодым человеком. Он тоже хлебнул лиха, «в Казани жил в переполненной коммуналке и спал на раскладушке под столом, где туалет был разрушен еще во вторую пятилетку и потому все ходили во двор, в деревянный сарайчик, в котором зимой над очком намерзала такая пирамидка нечистот, что уже и не пристроишься» — но! У него была судьба, его любимая матушка отбывала свой срок в Магадане, и однажды он полетел к ней на край света, прихваченный сердобольной вольняшкой-кассиршей из тамошней магаданской ферулы, и, оказавшись — через семь дней перелета — в печальном краю цепей, наш чайльд-гарольд пережил чудо встречи с абсолютной свободой. Ни мать, ни ее новый муж, немецкий врач, ни их друзья-поселенцы уже ничего не боялись. Говорили в бараке, «пропахшем тюленьим жиром», все, что думали, и жили так, как хочется. Там Аксенов даже принялся сочинять стихи! Короче, на Большую землю из магаданской зоны чайльд-гарольд вернулся свободным, раскованным молодым человеком. До сей поездки он думал, «что у нас идет все гармонично».
Так закалялась сталь «Метрополя».
Все остальное стало всего лишь продолжением этой свободы от шор: легкий ироничный сленг, стиль джазовых импровизаций в литературе, кидание апельсинами из Марокко в бюсты соцреализма, броски мяча в нимбы партийных божков, перевод романа Э. Доктороу «Рэгтайм» и прочие пинки под зад затоваренной бочкотары.
Впервые я увидел своего кумира воочию в мае 1980 года. Продолжая телом проживать в уральской провинции, я, однако, уже замыслил побег в Москву и в очередной наезд узнал, что завтра (или послезавтра) Аксенов будет читать в ЦДЛ куски из своего последнего романа и надо бы обязательно быть на читке, потому что Аксенов на днях улетает в Штаты и неизвестно, вернется ли он когда-нибудь в СССР, потому что после выхода альманаха «Метрополь» органы вынуждают его к эмиграции.
Пройти в те годы в Дом литераторов было ой как непросто без заветной книжечки члена СП, но я проник.
Узкий зал на первом этаже был полон, я постеснялся сесть в первом ряду и устроился чуть позади. Это был один из пиков обожания Аксенова, какие в ревнивой литературной среде о-очень большая редкость. Примчавшийся позже прочих Е. Евтушенко демонстративно внес с собой стул, сел в трех шагах от героя и вперил в него взор, исполненный пиитического восторга. Василий Павлович читал отрывки из романа «В поисках жанра», читал в своей блистательной манере раздумчивого баскетболиста, который обращается с текстом, как с мячом, и, постукивая его уверенной круглостью по игровой площадке, направляет роман к финальному броску в наши головы.
Мне нравилось все: и его прищур, и французский рокот морской гальки в потоке авторской речи, и даже кончик кроссовки, который сладко выглядывал из-под вельветовых брюк цвета корицы. Мда, думал я про себя, джинсы уже вышли из моды. Надо добывать вельвет в мелкий рубчик.
Но, если совсем серьезно, Аксенов прекрасно понимал эту накаленную атмосферу как бы прощания и, с одной стороны, демонстрировал стукачам, рассаженным в зале, что в нашем обществе созрело прочное сопротивление ГУЛАГу — вот я читаю то, что хочу; с другой стороны, поощрял всех нас: не вешайте носа, друзья; и наконец, иронией чтения гасил истеричную готовность кое-кого из публики кинуться на баррикады: господа, чувство юмора превыше мировой справедливости.
Казалось, его не волновала перспектива перемещения за кордон.
Он был похож на улыбку чеширского кота.
Но Аксенов умеет быть и разозленным.
Много лет спустя, в 2001 году, на Международном конгрессе ПЕН-клуба в Москве, где царил нобелевский лауреат Гюнтер Грасс, практически все выступавшие громили русское сообщество за резню, развязанную в Чечне, и только один Аксенов с возмущением говорил о том, что накат несправедлив, что в резне теперь виноваты уже обе стороны конфликта, что не надо вешать всех собак на Москву и делать из России козла отпущения. Наша горстка в лице Жени Попова, Анатолия Курчаткина и меня была дружно согласна с такой оценкой. Между тем все шло к тому, что конгресс примет специальную резолюцию о Чечне. Особенно крупно палил с трибуны господин Грасс, тот самый, который впоследствии признался в романе «Очищая лук», что служил в танковых войсках СС заряжающим. Что ж, навыки заряжающего он не растерял. Я впервые видел Аксенова в таком запале и понял, что — ага! — в нем есть еще темперамент общественного деятеля, что в Америке он мог бы, родись американцем, стать новым Кеннеди или папой поп-арта Энди Уорхоллом. Короче, мы, числом девять членов российского ПЕН-клуба, сочинили особое послание к съезду, где выразили свое несогласие с общей позицией, и Евг. Попов прочитал рукописный листочек перед уважаемым залом в отеле «Редиссон-Славянская» при мертвой тишине подавляющего враждебного большинства.
