Вашингтон, округ Колумбия - [94]

—    Мы болваны,— сказал Блэз. Он отвергал политику покойного президента, требовавшего «безоговорочной капитуляции», которая столь эффективно удерживала от капитуляции немецкую армию и одновременно усиливала наиболее фанатичные элементы в Японии.— А он еще считал себя выдающимся государственным деятелем мирового масштаба, подобным Вильсону. Что же, в этом он был прав. Он был так же ужасен, как и Вильсон.

—     Но ведь он добился создания лиги нации.

После того как разразилась война, Клей проникся уважением к элегантному старому, больному президенту, который, даже умирая, продолжал преследовать свою высокую цель собирания осколков рухнувших империй в новое единство, во главе которого будет стоять он сам, гордый созидатель новой империи. Теперь его уже нет, но цель осталась. Соединенные Штаты стали хозяевами Земли. Ни Англия, ни Франция, ни Германия, ни Япония (ее крушение не за горами) не смогут больше оспаривать волю Республики; выжить удалось только загадочным Советам, и вновь установилось равновесие сил. Клею казалось, что он проник в суть нового мира. Он ничуть не сожалел об исчезновении старой Америки — в отличие от Бэрдена, который искренне верил в свою демагогию и умилялся собственной сентиментальности. Бэрден хотел одарить всех обделенных чувством собственного достоинства; в этом, по его мнению, состояла особая миссия Америки в мире. Но, по мнению Клея, достоинство не было свойственно роду человеческому ни в каком виде, а Соединенные Штаты были не чем иным, как еще одной державой, для которой пришла пора стать империей, и власть в ней была самоцелью. Эта точка зрения сближала его отнюдь не с Бэрденом, застарелым идеалистом, а с покойным президентом, который властвовал, соединяя лицемерие с хитростью, вдохновляя своих сторонников и запутывая врагов, никто из которых так до конца и не понял его замыслов, пока всем, кроме вконец ослепленных, не стало ясно после его смерти, что автор четырех свобод [50]сумел силой оружия и лукавым маневрированием превратить изоляционистскую республику в то, чему явно суждено стать последней империей на Земле. Клей считал его великим человеком.

—   Пожалуй, Бэрден не сумел как следует разыграть свои карты,— заметил Блэз.— Было хорошо известно, что Бэрден хотел, чтобы его включили в состав американской делегации на первую сессию Организации Объединенных Наций в Сан-Франциско. Но незадолго до своей смерти старый президент отверг его кандидатуру, а вероятность того, что его назначит новый президент, исключалась...— из-за глупейшей фразы, которую Бэрден сказал в день смерти президента, ты слышал? Он назвал Трумэна «первосортным человеком второго сорта».— Блэз рассмеялся.— Сказал это при всех в гардеробной сената. Нужно ли объяснять, что маленький Гарри узнал об этом в тот же вечер, и это был конец Бэрдена.

Блэз пыхтел сигарой. Дым окутал лампу, замедлив отплясываемый насекомыми танец смерти. Клей изучал Блэза, пытаясь проникнуть в его мысли. С ним следует быть настороже, не предполагать ничего заранее, ждать подтверждения сводки погоды и лишь тогда выходить на улицу: град, как известно, бывает и в самый ясный день.

Сквозь сигарный дым Блэз разглядывал Клея, словно сверяя количество ребер с каким-то неведомым инвентарным списком. Клей инстинктивно натянул простыню на грудь. Неожиданно Блэз взял с ночного столика журнал. Это была «Американская мысль». Он повернулся к Клею:

—   Что ты об этом думаешь?

—   Очень живой журнал.— Выжидая, Клей держался нейтрально.

—   Все они — коммунисты. Как этот Иниэс Дункан. Я приказал проверить его. Но...— Журнал выпал из его рук на пол.— Мне журнал нравится.

Положение прояснялось. Клей мог теперь высказаться.

—   Это замечательно, что Питер... нашел себе наконец занятие...

—   Он не глуп. Не выпускай его из поля зрения.

Клей был озадачен.

—     Почему?

—     Предчувствие. Ничего больше.

—     Инид?

—     Да. Он будет на ее стороне, что бы ни случилось.

—     Какие тут стороны? Я ухожу. Она остается.

Но Блэз предпочел уклониться от этой темы.

—     Встретил на днях приятеля из Нью-Йорка. Очень умный тип. Журнал Питера неслыханно поразил его, «лучше, чем «Нью рипаблик», сказал он. А это немалый комплимент.

—     Питер совсем не глуп,— повторил Клей. Это была теперь уже согласованная характеристика его шурина, которого он скоро должен был потерять.

—     Смешно. Мне казалось, что из него вырастет повеса, и я уже был готов с этим примириться. Я бы не возражал, если бы только он сумел шалопайничать со вкусом. Иногда мне самому жаль, что я не увлекался лошадьми, женщинами, не жил весело. Конечно, ему я этого никогда не скажу. Да и ты не скажешь. Так или иначе, она положила этому конец. Взяла его в свои руки.

—     Диана?

Блэз кивнул:

—    Твоя бывшая пассия.— Он помахал своей широкой ладонью, чтобы разогнать дым и лучше видеть Клея, который понял, каким уязвимым и беспомощным он выглядит, вытянувшийся на кровати, ожидающий, как пленник, когда каменный нож рассечет ему грудь, живое сердце вырвут из груди и принесут в жертву солнцу.