Вашингтон, округ Колумбия - [93]

Клей встал. Знакомая тактика. Он не даст себя провести.

—   Я должен идти. Спасибо за ленч.

—   Ты сукин сын,— сказала она злобно.— Должна заметить, что вы с отцом — прекрасная пара. Надеюсь, что вы будете очень, очень счастливы вместе.

—     Спасибо, Инид.— Клей подошел к двери в тот момент, когда в комнату входил Джо. Оба испуганно отпрянули назад. Клей первым пришел в себя: — Она ваша. Я согласен на развод. Она забирает ребенка и все, что пожелает.

—    Джо, почему ты не сломаешь ему шею? — раздался громкий, отчетливый голос Инид.

—    Что ты, дорогая,— пробормотал Джо, улыбнувшись Клею и выказывая ему свое расположение.— Я читал, что писали о вас. Это шикарно — то, что вы сделали.

—    Джо, заткнись! — Отчаянный крик Инид исходил из самого сердца.

—    Спасибо, Джо. Прощайте.— Клей выскользнул из комнаты мимо своего преемника и оставил позади свою супружескую жизнь.

В этот вечер Клей рано лег спать в старой комнате Инид, из окон которой виднелись за деревьями достопамятные бассейн и раздевалка. В тусклом свете лампы — тусклым он был из-за насекомых, которые кружились вокруг лампы, как планеты вокруг опасно раскаленного солнца,— Клей изучал пачку газетных вырезок, которые передал ему Бэрден. Это были вырезки из газет штата. Считалось само собой разумеющимся, что Клей на будущий год примет участие в первичных выборах и победит, «оказав честь штату».

В дверь постучали. Вошел Блэз в белом шелковом китайском халате с витиеватым вышитым драконом на спине. Клей сделал попытку встать, но Блэз подал ему знак оставаться в постели.

—    Боже, до чего здесь жарко. Ну ничего, скоро поедем в Уотч-Хилл.

Блэз устроился в кресле, на спинке которого Клей повесил свой мундир; нашивки сверкали даже в полумраке комнаты.

Подобно доктору, уверенному в том, что больной все выдержит, Блэз приступил к шоковой терапии.

—    Что сказала Инид?

—   Она требует развода. Я не стану возражать. И против опеки над дочерью тоже.

—   Это создаст нехорошее впечатление,— нахмурился Блэз.

—    Конечно, вся эта история выглядит не слишком красиво, но что я могу поделать? — Клей уже смирился с тем, что его политической карьере поставлен предел. Разведясь, он может еще быть избранным в палату представителей от своего округа, во всяком случае в будущем году, пока не померкнет его военная слава. Но выше он вряд ли поднимется. Ведь разведенный политический деятель не может быть кандидатом в президенты, и, хотя об этом еще рано думать, мысль не уходила, она прочно засела в его сознании и руководила всеми его поступками; нет смысла стремиться к политической карьере, если высшая цель недостижима даже теоретически.

Те же самые мысли занимали и Блэза.

—   Должен быть какой-то другой выход,— пробормотал он, взяв у Клея газетные вырезки.— Жаль, что ты избираешься от своего паршивого округа, а не от всего штата.

—   Это округ,— ответил Клей с шутливой горделивостью.— Я там родился. Я один из них.

—    У тебя не такая уж красная шея.

—    У них тоже. В конце концов, цивилизация добралась и до нашего штата. Мы жили на окраине большого города.— Клей не упомянул, что в дни его детства улицы на этой окраине не были еще замощены, а в домах не было водопровода. Уборная находилась во дворе, и над ней тучами кружили мухи. По словам матери, отец его был красивый, но «беспутный, не умел обеспечить семью. Нас с ним свела война. Я была молода и впечатлительна, но умела уже печатать на машинке и владела стенографией, а он выглядел так романтично, когда приехал из Плэттсбурга в военной форме. Он так и не попал в Европу, хотя, выпив, говорил, что был там». Клей не помнил отца, и только один сумрачный вечер, когда отец начал перекрашивать дом, остался в его памяти. Он до сих пор видел широкие мазки кисти, густую пахучую краску, превращавшую серые доски в белые. Он не помнил и как выглядел отец, только разве разукрашенное татуировкой плечо. И лишь когда вырос, он понял, что имя «Агнесс», вытатуированное на плече отца, отнюдь не имя матери. Однажды, когда Клею было четыре года, его отец уехал в автомобиле, который он сам собрал из обломков старых машин,— в город, сказал он, но имел в виду отнюдь не тот город, где торговал скобяным товаром. Он так и не вернулся — к радости жены и минутному огорчению сына, которому теперь самому предстоит решить, следует ли ему исчезнуть из жизни собственного ребенка. Два дня назад, когда дочь привезли в гости в Лавровый дом, он попытался взять ее на руки, но девочка в испуге убежала. «На это нужно время,— заметила Фредерика.— В конце концов, большую часть ее жизни вас с ней не было».

Клея огорчила встреча с дочерью. Он понимал, что это неразумно. Но никак не мог отделаться от мыслей о ребенке, хотя, в общем-то, девочка его не трогала. Важно, что это его дочь, а не то, что он ее отец, но вряд ли теперь можно что-либо изменить.

Блэз считал, что война продлится не меньше года. По мнению Клея, худшее было впереди.

—    После поражения Германии япошки будут драться еще ожесточеннее.

Самолет камикадзе кружил над кораблем. Затем, как в кошмарном сне, он пошел на них. На мгновение Клей увидел молодого пилота с широко открытым ртом — он кричал или визжал, молился или пел, трудно было сказать. Взрыв потряс корабль, Клея швырнуло к переборке. Но он выжил, корабль не затонул, смерть летчика-камикадзе была напрасной, высадка на Лусоне развивалась согласно плану.