Ваш Николай - [2]

Шрифт
Интервал

Это снова к вопросу, почему на тексты Шваба мне не удается написать музыку, – интересному, конечно, исключительно в связи со свойствами этих текстов.

Когда я сочиняю, многое зависит от того, в какой момент времени оформляется тот или иной фрагмент. Если он оформится завтра, а не сегодня, то будет другим, поскольку до завтра изменюсь я сам. Со Швабом, по-моему, происходит нечто похожее. С той лишь разницей, что его фрагменты по-бетховенски непреложны и единственно верны. Так непреложен только сон.

Шваб энергично отрицает, что его тексты имеют отношение к сновидению. Действительно, они сочиняются так медленно, так сознательно и, предположу, так мучительно – по два-четыре стихотворения в год, – что нет речи ни о каком вспоминании или размытой передаче несказуемого. Наоборот, тщательнейшее конструирование обнажает сам мыслительный механизм. Мысль как таковая нелинейна. Она, если хотите, строфична и мультимодальна, как в стихотворении «Три красные полоски значат Бог». Мы мыслим – до слов, ниже слов – сразу о многом и непохожем.

Именно поэтому у читателя может возникнуть ощущение, что он попал в чужой сон. Ведь секвенция якобы сновидческих образов указывают на то, как действует мозг, не подавляемый дневным предметным осознанием.

Но все-таки, почему мне кажется, что последовательность образов у Шваба – единственно верная? Ответ содержится в самом вопросе: потому что это кажется мне.

Сравнительно недавно я понял простую вещь. Как обычно, понял я ее про музыку, но она и про стихи тоже. Форма это то, что возникает в голове воспринимающего. «Красота во взгляде смотрящего» – все знают, это сказано про любовь, про избирательное сродство. Предполагаю, что эту сентенцию следует понимать чисто структурно.

Любая последовательность лексем складывается в синтаксис. Любая последовательность образов складывается в сюжет. Любая последовательность ‹…› складывается в ‹…›, просто подставляйте соответствующие друг другу понятия.

Вот, скажем, строчка из стихотворения «Под пробковым дубом храпит великан…»:

и ноги бойцы макароны

Здесь каждые два существительных слипаются друг с другом разной логикой, получается некое диссонантное трезвучие. Таких музыкальных узлов у Шваба много, анализировать их отдельное развлечение – но, как писал Моцарт, и немузыканты получат удовольствие, сами не зная почему.

Тут есть одно условие: достаточная краткость. Только тогда каждый образ, мотив, персонаж досягает во все концы формы и взаимодействует с другими. Лучшие тексты Шваба (или мои любимые, которые поэтому кажутся мне лучшими) от первого до последнего слова пронизаны этими ядерными взаимодействиями.

Еще и поэтому мне кажется, что их вряд ли можно классифицировать как малую форму. В них «слишком много чего происходит» между словами. Примерно так же – и, в общем-то, потому же – нельзя классифицировать как миниатюры пьесы Веберна, которые идут 2–3 минуты. Форма и у того, и у другого развертывается с самого синтаксического низа, как цепочка контрапунктических соединений, все более комплексных.

Самые длинные тексты Шваба состоят от силы из пары десятков строк. После «Ботаники» они еще укорачиваются, поскольку сжимается сам строительный материал и, кроме того, уменьшается его валентность – то есть способность к образованию внутренних связей. (Наверное, филологи называют ее образной емкостью.) Уменьшается количество строф, они же контрапунктические комбинации; кроме того, полу– или четвертьавторское «я» – чем бы оно ни было – скорее предъявляет свои качества, нежели действует.

Отчасти потому конструкция более поздних стихов выглядит более линейной или ригидной, а форма – схлопнутой. Сам автор, однако, утверждает, что «стал приоткрываться», – еще одно доказательство невозможности заглянуть в ту точку поэтической сингулярности, где он пребывает.

Но я хотя бы попытался. И если я все же напишу музыку на тексты Леонида Шваба, то он, надеюсь, напишет аннотацию для концерта или диска.

Борис Филановский

Все наши письма домой

* * *

Каждая тварь понимает неспешную речь
Коробейникам вход воспрещен я и есть коробейник
Я в зеленом пальто я похож на коня
Я перепачкан известкою и мелом
Я слышу как гневается государь
Над моей головой – беспилотный летательный аппарат
В силу сложившихся обстоятельств я неправдив
Каждое дерево клен я опаздываю на именины
Я обладаю живостью артиста
2003
* * *
Три красные полоски значат Бог
На полдник несут сметану и пряник
Весь дом дребезжит как шкатулка
Устремленная алмазами в дымоход
Колдуют баба и медведь
Большая мышь пятнистая сова
Ни одного незнакомого звука
Не существует для меня
Когда звезда летит наискосок
Есть подлый смысл в головокруженьи
Выходит из стены заплаканный мальчик
Он варит кофе беспризорник
Великая почта лежит на земле
Неверный шаг грозит пожизненной усталостью
Живая кровь вливается в салат
Страна глядится в воду кипарисом
2004
* * *
Я сделан из сыра у меня голова старика
По свистку начинается жизнь с середины
Я стою над оврагом с оленем сверчком или братом
В житейском смысле нас зовут Алеша
Поднимается вихрь как простейший пограничный заслон
Вырастают грибы из бумаги я стою на часах

Еще от автора Леонид Шваб
Все сразу

Арсений Ровинский родился в 1968 году в Харькове. Учился в Московском государственном педагогическом институте, с 1991 года живет в Копенгагене. Автор стихотворных сборников «Собирательные образы» (1999) и «Extra Dry» (2004). Федор Сваровский родился в Москве в 1971 году. Автор книги стихов «Все хотят быть роботами» (2007). Леонид Шваб родился в 1961 году в Бобруйске. Окончил Московский станкоинструментальный институт, с 1990 года живет в Иерусалиме. Автор книги стихов «Поверить в ботанику» (2005).


Рекомендуем почитать
Теперь всё изменится

Анна Русс – одна из знаковых фигур в современной поэзии. Ее стихи публиковались в легендарных толстых журналах, она победитель множества слэмов и лауреат премий «Триумф» и «Дебют».Это речитативы и гимны, плачи и приворотные заговоры, оперные арии и молитвы, романсы и блюзы – каждое из восьми десятков стихотворений в этой книге вызвано к жизни собственной неотступной мелодией, к которой подобраны единственно верные слова. Иногда они о боли, что выбрали не тебя, иногда о трудностях расшифровки телеграмм от высших сил, иногда о поздней благодарности за испытания, иногда о безжалостном зрении автора, видящего наперед исход любой истории – в том числе и своей собственной.


Пока догорает азбука

Алла Горбунова родилась в 1985 году в Ленинграде. Окончила философский факультет СПбГУ. Автор книг стихов «Первая любовь, мать Ада» (2008), «Колодезное вино» (2010) и «Альпийская форточка» (2012). Лауреат премии «Дебют» в номинации «поэзия» (2005), шорт-лист Премии Андрея Белого с книгой «Колодезное вино» (2011). Стихи переводились на немецкий, итальянский, английский, шведский, латышский, датский, сербский, французский и финский языки. Проза печаталась в журналах «Новый мир» и «Новые облака», рецензии и эссе – в «Новом мире» и «Новом литературном обозрении».


Образ жизни

Александр Бараш (1960, Москва) – поэт, прозаик, эссеист. В 1980-е годы – редактор (совместно с Н. Байтовым) независимого литературного альманаха «Эпсилон-салон», куратор группы «Эпсилон» в Клубе «Поэзия». С 1989 года живет в Иерусалиме. Автор четырех книг стихотворений, последняя – «Итинерарий» (2009), двух автобиографических романов, последний – «Свое время» (2014), книги переводов израильской поэзии «Экология Иерусалима» (2011). Один из создателей и автор текстов московской рок-группы «Мегаполис». Поэзия Александра Бараша соединяет западную и русскую традиции в «золотом сечении» Леванта, где память о советском опыте включена в европейские, израильские, византийские, средиземноморские контексты.


Говорящая ветошь (nocturnes & nightmares)

Игорь Лёвшин (р. 1958) – поэт, прозаик, музыкант, автор книг «Жир Игоря Лёвшина» (1995) и «Петруша и комар» (2015). С конца 1980-х участник группы «Эпсилон-салон» (Н. Байтов, А. Бараш, Г. Кацов), в которой сформировалась его независимость от официального и неофициального мейнстрима. Для сочинений Лёвшина характерны сложные формы расслоения «я», вплоть до погружения его фрагментов внутрь автономных фиктивных личностей. Отсюда (но не только) атмосфера тревоги и предчувствия катастрофы, частично экранированные иронией.