Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу - [25]

Итак, "Русь" — "свеоны" — "каган" сливаются воедино — в истории русской дипломатической миссии 838—839 годов в Константинополь и Ингельгейм, знаменуя собой новый уровень развития древнерусской дипломатии.

Русь этого времени устанавливает мирные отношения с Византией, пытается вступить в дружеские отношения с державой франков. Труден, тернист был этот путь для безвестных русских дипломатов. Наше время, обогатившее историческую науку важными результатами и открытиями, вместе с тем достаточно плодотворно на рождение сомнительных выводов, претендующих якобы на новое слово. В их ряду стоит идея, увязывающая появление варяжского вопроса и норманизма с антинорманистом М.В. Ломоносовым. В 1996 г. Э.П. Карпеев дважды и весьма категорично подчеркнул, что Г.З. Байер не был основателем нор­манской теории, а ее не следует рассматривать «как откровенно анти­русское направление». Утверждая вслед за М.А. Алпатовым, что варяж­ский вопрос возник не в сфере науки, а в области политики, ученый этим словам придал совершенно иное направление: «При этом не антирусской политики, выразителем которой выставляется Байер, а скорее, амби­циозно-национальной, пламенным выразителем которой был Ломоно­сов». В 1998 г. И.Н. Данилевский сказал, что именно Ломоносову «мы в значительной степени обязаны появлению в законченном виде так называемой «норманской теории». Точнее, «химии адъюнкту Ломоносо­ву», - с нескрываемой иронией заканчивает свою мысль исследователь, -принадлежит сомнительная честь придания научной дискуссии о проис­хождении названия «русь» и этнической принадлежности первых русских князей вполне определенного политического оттенка». Следует сразу же заметить, что Ломоносов никогда не был «химии адъюнктом». В январе 1742 г., через полгода по своему возвращению на родину из Германии, он был назначен адъюнктом физического класса Петербургской Акаде­мии наук (до этого работая, не состоя в штате Академии), а в июле 1745 г. профессором химии.

Заключения Карпеева и Данилевского не вызвали в науке возражений, что весьма полно характеризует как ситуацию, сложившуюся в ней вокруг проблемы этноса варягов, так и отношение подавляющей части научной общественности к Ломоносову как историку. Выдающийся вклад нашего великого соотечественника в развитие многих отраслей науки бесспорен, и о нем, как о гениальном ученом, на долго опередив­шем свое время, на конкретных примерах говорят химики, физики, математики, литераторы, лингвисты и многие другие их собратья по научному цеху. Но когда речь заходит о Ломоносове как историке, то в устах большинства историков звучит иная тональность, тональность негативная, и при этом в качестве главных обвинительных пунктов ему предъявляют как его антинорманизм, так и его роль в обсуждении дис­сертации Г.Ф. Миллера в 1749-1750 годах. Состоятельность такой оценки Ломоносова-историка сомнительна уже потому, что она, во-первых, априорна, и, во-вторых, исходит от норманистов, к тому же придавших ей, уклоняясь от разговора по существу, ярко выраженный политический характер. Взгляд своего противника на этнос варягов они квалифицируют как якобы ложно понятый им патриотизм, что позволяет им выводить его за рамки науки.

При жизни Ломоносову не составляло труда открыто отстаивать свою концепцию начальной истории Руси в спорах с немецкими учеными, ра­ботавшими в Петербургской Академии наук. Но его кончина позволила им без всяких помех взять реванш не столько для себя, сколько для норманизма. Так, в 1773 г. Миллер начал утверждать мысль, что в ис­тории Ломоносов не показал «себя искусным и верным повествовате­лем». Но куда значительно дальше пошел А.Л. Шлецер, вообще отказав ему в праве считаться историком и охарактеризовав его «совершенным невеждой во всем, что называется историческою наукою» (чувства, которые питал немецкий ученый к давно усопшему оппоненту, сказались и в том, что он даже в отношении других его научных занятий сказал, что Ломоносов и «в них остался посредственностью...»). Не довольству­ясь таким уничтожающим приговором, Шлецер навесил на Ломоносова еще и ярлык национал-патриота, объяснив причину его выступления против Миллера тем, «что в то время было озлобление против Швеции». Позже дерптский профессор Ф. Крузе с прозрачным намеком говорил, что «теперь уже миновало то время, когда история, вследствие ложно пони­маемого патриотизма, подвергалась искажениям». Мнение немцев-историков, выдавших норманской теории своего рода охранительную грамоту, что ставило ее вне критики именно русских ученых и превра­щало в непогрешимый догмат, а ее антипод лишь в домысел ура-патрио­тов, получило дальнейшее развитие в трудах авторитетнейших предста­вителей исторической и общественной мысли России.

Так, Н.М. Карамзин живописал, как Миллер, отстаивая перед Ломо­носовым «неоспоримую истину» о скандинавском происхождении варяж­ских князей, подвергся «гонениям», в результате чего «занемог от беспо­койства». Норманская теория, утверждал Н.И. Надеждин, не только «оскорбила в некоторых народную гордость, но и возбудила политичес­кие опасения» в силу еще свежих неприязненных отношений к Швеции. «Грустно подумать», заключал он, что по вине Ломоносова Миллер не произнес своей речи. «Властитель дум» тогдашней России В.Г. Белинский размашисто бичевал «надуто-риторический патриотизм» Ломоносова, в основе которого лежали убеждение «будто бы скандинавское проис­хождение варяго-руссов позорно для чести России» и «небезоснова­тельная вражда» к немцам-академикам, с которыми он «так опрометчиво, так запальчиво и так неосновательно вступил» в полемику...», язвительно говорил о «ложном» и «мнимом» патриотизме его последователей. М.П. Погодин полагал, что Ломоносов выводил варяжскую русь с Юж­ной Балтики по причине «ревности к немецким ученым, для него ненавистным...» и патриотизма, который не позволял «ему считать основателями русского государства людьми чуждыми, тем более немец­кого происхождения». Миллер, считал С.М. Соловьев, преследовался лишь за то, что «был одноземец Шумахера и Тауберта». Против него, с осуждением говорил П.С. Билярский, боролись те, кто считал «себя способными судить и решать исторические задачи без специального исторического образования и которые притом вооружены были против его результатов всею силой национального чувства».