Варяги и Русь - [66]

— Все в воле Божией, Аскольд, — утешал его Дир.

— Так это, и с христианским смирением готов я принять все ниспосылаемое мне. Только тяжело терять недавнему бедняку только что полученное богатство…

— Да что тебя страшит?

— Народ наш страшит меня…

— Народ, чем?

— А так, чувствуется, что мы не родные с ним…

— Ну, напрасные страхи, разве тебя не любят в народе киевском!

— Любят-то любят, да все не так, как хотелось бы мне!

— Чего же тебе хотелось бы?

— Видишь ли, и за больными я сам хожу, и бедных людей оделяю щедро, и дань не примучиваю, а все чувствуется, что как на чужого смотрят на меня. Вот Рюрик на Ильмене. Тот сумел своим стать.

— Так он и по крови свой.

— Свой-то свой, а когда вернулся на Ильмень с фиордов, совсем чужаком был. Он ли не железной рукой держит приильменцев. Голову поднять опасаются, а случись что, своего князя не оставят, все как один за него пойдут и с радостью великой костьми лягут, а за нас с тобою, не думаю…

— Но почему же?

— Говорю тебе, чужие мы народу.

— Да как это чужие? Мы ли для него не стараемся?

— Все даром идет, все старания наши. Чужие мы славянам.

— Да в чем ты это видишь?

— Если бы народ своих в нас видел, последовал бы за нами во всем. Бросил бы он Перуна своего и уверовал в Бога Истинного, Которому мы с тобой поклоняемся и Которого чтим…

Прав был Аскольд! Чутким сердцем своим понял он, что и в самом деле нет у них прочной связи, которая приковывает неразрывными узами народ к его главе… Любили, что и говорить, в Киеве и на Днепре Аскольда и Дира, да не было у князей единой с народом верь!.. Была любовь, не было единения, князья и в самом деле оставались чужими своему народу…

— Хороши-то, хороши князеньки наши, — поговаривали в народе, — да только просты больно…

— Как просты?

— Да так… Уж если ты князь, так будь, что солнце на небе: сияй, а близко не подходи… Что ты такое, разглядывать не давай… Как разглядят, что ты такой же, как и все, уважать перестанут…

Напрасно старались князья распространить Христову веру в своем народе. Кое-кто из приближенных последовал их примеру, приняли крещение, но все это были единичные случаи.

Как печалились об этом Аскольд, Ирина и Дир!

— Горе, горе нам! — восклицал иногда Аскольд, — могли ли мы думать, что народ киевский не пойдет за нами!..

— Удивительно, что не понимают они всю суету своих верований, всю лживость своих истуканов-богов! — вторил ему Дир.

Ирина также скорбела душой, чувствуя вместе с супругом и свою отчужденность. Не о том мечтала молодая княгиня, когда, покинув родину, последовала за вождем «варваров» в далекую, неведомую страну. Тогда воображению ее рисовались картины будущей просветительной деятельности. Она мечтала о подвиге, она думала, что ей удастся просветить свётом Христовой истины этот народ.

И вдруг разочарование, горькое разочарование… Часто задумывалась молодая княгиня, как помочь горю? Думала-думала и додумалась: нужно показать язычникам бессилие их истуканов, — только и всего.

Она сказала об этом Аскольду.

— Может быть, ты и права, — ответил ей князь, — но разве, не видали они или по крайней мере не слыхали о чудесной буре, разметавшей наши струги? Увы, это явное чудо мало кого убедило из числа моих дружинников и, как я знаю, никого из них не повело на путь истинный…

— Тогда было совсем другое… Откуда было уразуметь твоим воинам, что это чудо? Для них оно являлось самою обыкновенной бурей.

— Пожалуй, что и так…

— Между тем, — продолжала, воодушевляясь, молодая княгиня, — если бы воочию показать им, что бессилен их Перун, может быть, они уверовали бы!

— Но как это сделать?

— Подумай…

После этого разговора прошло несколько дней.

Шумел стольный Киев, набралось в него видимо-невидимо родичей из всего Приднепровья. Около истукана Перуна тысячи людей стояли, каждый молясь ему по-своему. Был среди них старый жрец Богуслав, собиравший приношения.

Вдруг толпа заволновалась, зашумела, раздались крики:

— Князья!

В самом деле, в княжеском облачении, сопровождаемые немногочисленной свитою, показались среди толпы Аскольд и Дир. Народ почтительно расступился, давая князьям дорогу. Те ласково кланялись на все стороны.

Старый Богуслав остановился на возвышении у подножия Перуна и подозрительно смотрел на приближающихся князей. Ему было известно, как и всем в Киеве, что Аскольд и Дир христиане.

— Почто пришли вы сюда! — закричал он, когда князья приблизились, — разве не отшатнулись вы от Перуна? Разве не другому Богу вы поклоняетесь? Идите же прочь и не мешайте нам.

— Старик, ты дерзок! — воскликнул Аскольд, — разве ты забыл кто мы и кто ты? Народ киевский! Ужели дозволишь ты позорить своих князей…

Подавленный ропот прошел по толпе.

— Оно бы действительно полегче нужно! — раздались восклицания, — ведь князья…

— Князья-то князья, да с чем они пришли…

— А вот узнаем… Князь Аскольд говорить хочет!

Аскольд сказал:

— Народ киевский, мужи, людины и смерды, слушайте. До сих пор не мешали мы вам поклоняться богам вашим, но взгляните, что такое Перун ваш! Не сами ли вы его сделали из дерева, не сами ли вы поставили его на этом месте? Этот бездушный идол — создание рук ваших, и вот вы кланяетесь ему и считаете его богом своим. Помраченные! Безрассудные! Откройте глаза ваши, прозрите и убедитесь в ослеплении своем… Бросьте поклонение обрубку дерева и познайте истину!