Варяги - [104]

Пятисотенный поднял голову, взглянул на товарища. Тот сидел, машинально вертя в руках детскую игрушку.

   — Пора, Аскольд, уходить тебе. На юг, — твёрдо и спокойно, как о деле давно обдуманном и решённом, сказал Переясвет.

   — Почему пора?

   — Весна. Потом поздно будет. Путь неблизкий и мало ведомый.

   — Я не о том...

   — Не удержаться тут. Жду беды...

   — Ты тоже так думаешь, — вроде бы даже с облегчением вздохнул Аскольд. —Я уже давно жду. Словене по селищам мечи точат. Только Рюрик со Снеульвом ничего видеть не хотят...

   — Рюрик, может, и видит. Но стар, не подняться А Снеульв... Ему всё равно...

   — Думаешь, добром отпустит?

   — Отпустит. Дружину он нынче собрал немалую. Не то что у тебя.

   — Зато в моей нет ни кривичей, ни словен, ни веси.

   — То и меня радует. Все пойдут с тобой?

   — Пойдут. Меня не оставят.

   — А она? — Переясвет кивнул в сторону словенки.

Аскольд нахмурил брови, помолчал и признался:

   — Не знаю. Говорил с нею. К кривским, полянам готова, а в Византию не хочет...

   — Меня и самого смущают греки. Не след тебе становиться наёмником... Хочешь, дам совет. Оставь её здесь, временно. Я присмотрю и помогу ей. Найдёшь, где осесть — пришлю. Даже в Византию... Ты ещё можешь вернуться...

   — Я подумаю, — сдержанно пообещал Аскольд.

   — Думать надо сегодня. Завтра пойдём к Рюрику.

   — Я подумаю, — упрямо повторил Аскольд.

Отворилась дверь, челядинка внесла снедь.

Пробирался Михолап к избе Радомысла задворками, избегая людей. Пройти бы по улицам родного града как бывало — не прячась, широко развернув плечи, с гордо поднятой головой. Нельзя. Пока нельзя...

Тревоги и заботы минувших годов подсушили его тело, прибавили инея в бороде дружинника. И одет он в сермягу смерда, и привычный меч не оттягивает пояса, а всё же памятен Михолап Рюриковой дружине. Потому и опасаться приходится. С лесом свыкся, он ему избу заменяет. А в град тянет... Хотя в селищах нет желаннее его гостя — смерды при его появлении глядят веселей, своим считают в селищах. Всё так, но у них он гость. После того, как сожгли варяги Снеульва его поселье, нигде долго не живал. На ногах, в пути. Только в распутицу злую, когда ни человеку, ни лошади ходу нет, отсиживался в чьей-нибудь избе. Но в тягость хозяевам не был...

Вот и знакомое крыльцо. Стукнул в дверь любовно кованным кольцом. Из сеней послышались неторопливые тяжёлые шаги.

   — Кто ломится, на ночь глядя? — прогудел за дверью знакомый голос.

   — Отворяй, — откликнулся Михолап. — Старый знакомый ныне гостем к тебе. — И по торопливому сбрасыванию щеколды ощутил радость кузнеца.

В сенях они крепко обнялись, и так, не выпуская из рук друга, ввёл его Радомысл в, горницу.

   — Погодь малость, огонь вздую, — дрогнувшим голосом сказал он. — Жену подниму, пусть вечерю соберёт...

   — Не надобно, — отмахнулся Михолап, — не помру с голоду. Не пузо нагуливать пришёл...

   — Знамо дело, не пузо. Но с дороги перекусить надобно, чай, ты ко мне не из гостей забрёл. — И начал собирать на стол немудрящую снедь, огорчаясь, что всё стылое.

Михолап ел плотно — ив самом деле почувствовал, что голоден.

   — Чтой-то ты, друг, телом спал с последней нашей встречи, — с сожалением отметил кузнец. — Али не кормят тебя в селищах, али трудов невпроворот?

   — А ты не ведаешь о трудах моих? — равнодушно сказал-спросил Михолап. — Вести, наверное, в град доходят...

   — Наслышаны. Снеульв недавно лютовал. Огнём, кричал, пожгу, за каждого дружинника десятку словен головы с плеч скину...

   — Это он из-за Михеевой пустоши лютовал? — с интересом спросил Михолап (Радомысл молча кивнул головой). — Погодь, завтра Рюрик взовьётся. Мы в Заборовье дружинку его малую посекли...

   — Частые стычки на пользу ли? Озлобятся и разоренье великое учинить могут...

   — Не учинят, — спокойно ответил Михолап. — Смерда разорит, сам с голоду подохнет.

   — Он-то не подохнет, данью продержится...

   — За тем и пришёл к тебе, — отодвинул в сторону мису дружинник. — Надумали мы в селищах со стариками уговорить кривских с весью, чтобы не посылали они больше Рюрику дани. Как мыслишь?

   — Добре удумали. Согласятся ли? Крепко учены Рюриком...

   — Вот и старики в сумлении. Бают, по такому делу Новеград с ними говорить должен...

   — Вече скликать, что ли? — с недоумением спросил Радомысл.

   — Не о вече речь. Старики настаивают: надобно с посаженным Пушко говорить. Поверили, что он противу Рюрика стоит, — с досадой сказал Михолап. — Упёрлись: пущай посаженный первым слово молвит, а уж мы живота не пожалеем. Потому и пришёл.

   — Никак с Пушко встретиться хочешь? — В голосе Радомысла зазвучала тревога. — Нельзя тебе. Посаженный варягам не благоволит, то правда, но и на нашу сторону открыто не встанет. Как бы тебе в руках Рюрика не оказаться...

   — Ан дело-то делать надобно, — возразил Михолап.

   — Верно. Но... с посаженным говорить буду я. Хоть и не верю, что согласится упредить кривских и весь...

   — Думаешь, я верю? Но и без поддержки соседей Рюрика нам не выгнать. Как в граде-то?

   — Гнев копят. А многие и притерпелись. Поговаривают: после Рюрика, мол, свой князь будет, внук Гостомысла.