«Варяг» не сдается - [31]

* * *

Солнце уже село, когда я постучал молотком по валу, привлекая внимание Берга, который в окружении воздушных пузырьков неуклюже болтался с противоположной стороны гребного винта. Мой микрофон сломался и ничего не выдавал, кроме свиста, от которого у Берга перекашивало лицо. Я скрестил руки в лопатообразных рукавицах, показывая мичману, что мы свою миссию выполнили и можно подниматься. Убрал инструмент в сумку и дернул плетеный трос, удерживающий меня между дном Финского залива и его поверхностью. Трос натянулся, и я пополз вверх. Следом стали поднимать Берга, который был водолазным мичманом, и просто обязан был идти со мной в царство Посейдона. И он пошел. А теперь мы вместе возвращались на борт императорской яхты.

За стеклом водолазного шлема мелькнула стайка серебристых рыб. Словно контролеры, они крутились возле рулей, проверяя надежность устроенного нами соединения. Им явно нравились матовые заклепки, которые я в течение часа методично простукивал, крепя новый хомут взамен лопнувшего.

Ближе к поверхности я услышал шум лебедки и гул голосов. Темные воды залива наконец-то разошлись, и над поверхностью всплыло серое трехглазое чудовище. Две пары сильных рук подхватили меня за ремни и вытащили на палубу.

Пока отвинчивали болты, я хотел только одного: лечь и уснуть. Ноги подкашивались от усталости, а мышцы рук и груди болели так, словно я неделю махал кузнечным молотом.

На роликовых коньках к нам подъехали две юные княжны, восьмилетняя Ольга и шестилетняя Татьяна – дочери Николая II. Млея от восторга, они смотрели на выловленных в море монстров, хихикали и о чем-то шептались, норовя наступить на шланг, который тянулся от Берга к трехцилиндровой помпе. После того как нас вытащили из скафандров, девчонки потеряли к монстрам интерес и умчались на ют, громыхая колесиками по деревянной палубе.

С последней открученной гайкой и снятым с головы шлемом пришло ощущение свободы и безмятежной радости, словно меня вытащили из каменного, точнее железного, мешка. И скажу честно, мне там было очень неуютно, несмотря на то что мешок был с окошками.

Долго расстегивали ремни на галошах, долго снимали прорезиненные костюмы и грузила. И еще дольше мы с Бергом пили горячий чай, услужливо принесенный машинным боцманом. Так долго, что командир яхты, капитан первого ранга Карл Францевич Шульц, не дождался, когда мы явимся к нему с докладом, и пришел сам. Предварительно испросив на то высочайшего разрешения, он покинул ходовой мостик, где император и его дядя стреляли по тарелкам, и направился на бак.

– Что там, Алексей Константинович? – Карл Францевич был немногословен и знал: если я здесь – значит, там все в порядке. Но долг требовал уточнения ситуации.

– Поврежденные рули заменили. Пусть проверят с ручного штурвала – и можно запускать машины.

Командир яхты повернулся к Истомину.

– Лейтенант, проверьте рули.

– Есть проверить рули!

Истомин был щеголь. Отдал честь, лихо щелкнул каблуками, со скрипом развернулся и, чеканя шаг, пошел в рулевую рубку.

Хотя мог и не выделываться.

Он не любил морскую службу, и она даже не нравилась ему. Его занимала больше криминалистика: оставленные следы, шифры и погони со стрельбой. Начитавшись в детстве Конан Дойла и Киплинга, он возомнил себя чем-то средним между Кимом и Шерлоком Холмсом. После пяти лет службы подал прошение о переводе его в контрразведку. А чтобы не получить отрицательной характеристики, по которой его зарубят, старался изо всех сил.

– Рули в норме, – пробасило переговорное устройство.

– Самый малый вперед! – Командир снял трубку телефона и, обращаясь к машинистам, дал команду на движение.

Яхта дрогнула и не спеша пошла в свете прожекторов, шевеля затихшее перед грозой море.

Глава 10 Петербург. Октябрь 1903 г

Ровно через два месяца после того, как пароход с Алексеем Муромцевым покинул Кронштадт, Николай Истомин получил письмо из Министерства внутренних дел, подписанное ротмистром Лавровым. Текст письма требовал явиться в следующий понедельник к трем часам дня на улицу Гороховую в здание штаба Отдельного корпуса жандармов.

Истомин знал, что его просьба о переводе с флота в контрразведку удовлетворена. Логика рассуждения была простой и в то же время верной. Первое: письмо принес фельдъегерь, а не пришло по почте. Второе: ему была назначена встреча на Гороховой, а не на Адмиралтейской набережной, где располагался Главный морской штаб. И третье: он должен был явиться к некому таинственному сухопутному ротмистру, а не к капитану первого, второго или третьего рангов.

Истомин не знал и никогда не слышал о ротмистре с такой фамилией, служащем по военно-морскому ведомству. Не было такого человека и в Главном морском штабе, а следовательно, этот господин не имел ничего общего ни с одним из флотов Российской империи. И, как следствие, не мог втянуть Истомина в душещипательную беседу на тему «Что же это вы, батюшка, решили флот наш родной покинуть?».

Он навел через знакомых справки и выяснил, что ротмистра Лаврова нет и в Главном штабе на Дворцовой. А вот в Тифлисе в свое время служил некий Лавров Владимир Николаевич, который занимал, между прочим, пост начальника охранного отделения. Три месяца назад он покинул солнечное Закавказье и перебрался в Петербург, в здание на Гороховой. Вот это и стало тем решающим фактором, убедившим Николая Афанасьевича в том, что его рапорт не положили под сукно, а дали ход, и именно по линии контрразведки.