Пенкин с радостью:
— Ложись, спи… все сделаю!
Дядя, как лег, так и захрапел.
Спутал Михайло лошадей, пустил к граве, подошел к повозке, смотрит: в повозке на сене железо лежит, чаю кирпич, кулек с сахаром и покупка в бумаге.
Постоял, посмотрел и подумал:
— Эх ты, жись!
И опять вскипело сердце, опять нужду да Варвару вспомнил.
И вдруг показалось: не нужда, а дядя поперек дороги стоит.
Затрясло…
Перекрестился, да бегом в избушку.
Понял, — откуда такие мысли в голову лезут.
А дядя лежит у дальней стены и на всю избушку храпит.
Скинул азям, не разуваясь лег. А уснуть не может — ворочается.
Взглянул на открытую дверь: на пороге стоит босой старик, в белой рубахе и в белых штанах, на голове белые кудлы дыбом; стоит и шепчет:
— Ну… што же ты?
Вскочил Пенкин на ноги. А старик будто провалился.
Выбежал из избушки, — и там никого нет. Темень. Только слышно — как кони травой хрустят да похрапывают.
Постоял.
В поле теплынь, духота, а у него по спине мураши ползают. Голова, как овин.
Пошел лошадей поить.
Напоил й опять лег. Лежит, боится на дверь взглянуть, а самого к двери тянет.
Взглянул: у порога опять кудлатый старик стоит.
Стоит и шепчет:
— Ну, чо, паря?.. Ежели шо… помогу…
Опять вскочил парень на ноги, чует, как лихоманка все тело трясет, с головой справиться не может, спрашивает:
— Поможешь… а как?.. чем?..
Старик шепчет:
— Около избушки… у порога… топор…
Кинулся Пенкин к дверям, не помнит, как схватил топор, как подбежал к дяде и ударил топором в лоб…
Мужик взмахнул руками, враз поднялся на ноги, обхватил руками столб под матицей и крикнул
— Миша!..
А тот ему второй удар обухом в косицу…
Грохнулся, как бревно.
Бросил Пенкин топор… — и вон из избушки.
Выбежал, присел к стене около дверей, зажал руками голову и замер.
Не помнит — сколько просидел…
После почувствовал: ветерок лицо обдувает…
Взглянул: заря занялась… листья на березах шуршат… по траве роса блестит… птица в лесу чирикает… Кони наелись… лежат в траве — дремлют и покрапывают
Вспомнил, что наделал… опять затрясло.
Вскочил на ноги, заревел:
— Ну… что-же ты… дедушка!.. Помоги?.. куды я теперь?..
Смотрит кругом: никого нет… и ответу нет…
Опять повалился на землю, стал думать. Потом поднялся и пошел к нашей избушке — к брату Ивану.
Пришел, рассказал о своей беде.
Брат Иван спрашивает:
— Чо же думашь делать?
— Пришел за тобой: пойдем… помоги на телегу взвалить… не управиться мне… чижолый… в крови перепачкаюсь.
Иван взмолился:
— Што ты!.. Бог с тобой!.. Зачем меня та?..
Посмотрел он на брата и таким голосом сказал, что у того душа замерла:
— Не поможешь… убью!.. Мне теперь один конец…
Не стал спорить Иван, пошел…
Дорогой два раза отпрашивался. У Пенкина един ответ:
— Молчи, Ванюха; не вводи во второй грех!
Пришли к избушке.
Иван взглянул на убитого, да так на месте и обмер.
Вытянулся старшина чуть не во всю избушку, руки и ноги в разные стороны разбросал, зубы оскалил; на лбу черная щель, а на правой косице — дыра черная. И на лбу и по косице белые кости торчат. На лице, по бороде и по кумачовой рубахе кровь запеклась. И вокруг головы, по земле — лужи крови застыли.
Кое-как очухался Иван, помог поднять и на телегу взвалить покойника. Тихонько обратно поплелся — как пьяный шел.
Вернулся и весь день в траве пролежал. Весь день кони без воды стояли. А Пенкин запряг дядиных лошадей в повозку, вывел на дорогу, настегал и направил в Казаткуль. Ни денег, ни покупок не взял.
Потом вернулся к избушке, запряг свою лошадь в телегу, взял топор, железную лопату и повез покойника к болотy — верст за пять у болота свалил. Раздел донага.
Отрубил топором одну ногу и зарыл в ракитнике около воды. Огрубил вторую ногу и отвез к своему залогу. Отворотил пласт и под пластом зарыл. Вернулся к болоту. Стал думать, что делать дальше с туловищем?
Потом нарубил сухого ракитника, развел костер и стал палить дядино тело; палил до захода солнца — только обуглилось. Измаялся — бросил.
Отдохнул, вырыл в ракитнике вторую яму и закопал.
Подержал в руках дядины вещи, подумал и бросил в костер.
Только к ночи в свою избушку вернулся, — весь день промаялся.
А дядины лошади пришли домой.
В Казаткуле мужики тревогу подняли. Заседателю донесли.
Через неделю в нашу деревню и заседатель явился.
Опросил всю деревню — от старого до малого.
Конечно, все показали, что через деревню Казаткульский старшина проехал, а куда делся — никто не знает.
Так ничем дело и кончилось. Пропал и пропал старшина. Кони пришли, вещи целы, значит не ограблен и не убит, сам куда-то пропал.
Брат Иван вернулся с пашни и три дня на печке валялся — хворал. Заходил к нам и Пенкин — бледный, хмурый.
С братом покалякают и с Варварой где-нибудь пошепчутся…
Как-то вечером говорит Варвара маменьке:
— Седни пойду к тетке ночевать…
— С чево это, спрашивает маменька, што ты там не видала?
— Так… звала она меня…
— Ну што ж… иди, коли охота пришла.
К ночи Варвара ушла.
Тетка тоже удивилась:
— Ты чо, Варя?
— Ночевать, говорит, пришла… Тятенька изобидил…
— Ну… милости просим… ночуй ужо… Отца твово сорок годов знаю… Знаю што за родитель!..
Повертелась Варвара и, как стемнело — шмыгнула на гумне. А там Пенкин поджидал ее.
Дворы были рядом.
