Варшава, Элохим! - [71]
Восстание в Варшавском гетто продлилось двадцать восемь дней.
Otto и Залман Бучевский обмотали ноги тряпками, чтобы заглушить звук шагов, и в очередной раз отправились на разведку. Эва не захотела расставаться с Отто и пошла с ними, хотя весь день вместе с измученным усталостью Яном Гольдбергом оказывала помощь раненым. Ян проглотил половину черствой мацы, сел на пол и не уснул – провалился в обморочный сон. Перебинтованные, выбывшие из строя бойцы лежали вповалку на прокопченных матрацах и пледах.
Раскаленная, порыжелая от пламени ночь. Багровая от крови Варшава. Отто шел по задымленной сумрачной улице, держа наготове пистолет, другой рукой придерживая Эву за локоть. Усталая девушка часто спотыкалась в темноте, отирала рукавом черное от копоти лицо. Залман Бучевский с перевязанным плечом шагал рядом, сжимая правой ладонью вспотевшую рукоятку автомата. Промасленные грязные бинты сливались с одеждой, с обесцвеченной кожей. Одежда хрустела, казалась тяжелой, почти свинцовой.
Они шли по гетто вслепую, все возможные ориентиры были стерты с лица земли – найти дорогу к бункерам на улицах Францисканской и Мила казалось просто невозможным. Все трое всматривались в окружающий мрак и настороженно прислушивались. Проплутав среди дымящихся руин весь вечер и половину ночи, они несколько раз нарывались на эсэсовцев, но своевременно успевали спрятаться. Эва чувствовала: еще несколько часов на ногах и она свалится; хотелось остановиться, лечь лицом в изломанные, обугленные камни гетто и умереть. Голова болела, во рту пересохло. Желудок прежде сводило от голода, но с недавнего времени девушка как будто расхотела есть – это было не безразличие сытости, а, скорее, начало процесса умирания, распада. Отто щурил глаза в темноту, стараясь не уснуть, не потерять сознание. Ноги шаркали по камням, как будто его тащили волоком: поднимать ступни не было сил.
Услышав робкое журчание воды, все трое остановились, замерли. Осмотрев угловатые руины, нашли перебитый водопровод – ржавая труба выплевывала на пыльную, изуродованную сажей землю драгоценную влагу. Эва легла на живот и с жадностью стала глотать прохладную воду. Отто и Залман напились после нее – прильнули, как к материнской груди.
– Сделаем привал.
Отто лег на спину, запрокинув голову.
Ноги гудели, на пальцах горели кровавые мозоли.
Эва посмотрела на Отто и Залмана, спросила:
– Что будем делать? – и моментально уснула, не дождавшись ответа.
Впрочем, мужчины и не собирались отвечать, они тоже сразу начали проваливаться в нездоровый, обморочный сон. Поток ветра прочесывал пустошь, собирая пыль пепелищ, комкая ее в плотные разводы и вихри. Развалины дышали, плевались песчаными струйками, обглоданные камни вздрагивали и осыпались; под грудами камней теплилась жизнь, до ушей доносились приглушенный детский плач и надорванные возгласы, горький шепот.
Раздались осторожные шаги, посыпались с торопливым хрустом камни, шаги замерли и будто прислушались, испугавшись собственной дерзости, потом снова возобновились – немцы так не ходили даже после того, что им устроили восставшие евреи. Отто открыл глаза, поднялся и на всякий случай снял свой VIS с предохранителя. Залман уже стоял рядом, он проснулся вместе с Отто – дуло его автомата здесь, под боком. Через минуту из подсвеченных пламенем клубов дыма вышел человек, шатающийся, зыбкий. Отто опустил пистолет и, узнав знакомое лицо, шепнул чахлой фигуре:
– Лютек! Аккерман!
Человек остановился, чуть покачнувшись, а потом двинулся на голос. Отто махнул рукой, и Лютек наконец разглядел его среди изъеденных кирпичей и растаявших плит.
Увидев воду, Лютек упал на колени, долго облизывал пробитую трубу и только потом поднял глаза на товарищей – заостренные скулы, провалившиеся от голода глаза, – взгляд казался черным, будто глазницы были пусты. Откашлялся, отер губы рукавом:
– Немцы обнаружили штаб, бункера на Мила больше нет… Все погибли. Анилевич с ними… Покончили с собой, после того как немцы перекрыли все выходы и пустили газ…
Бучевский вгляделся в лицо Лютека:
– А бункер на Францисканской?
Лютек заглянул в глаза Залмана так, что тот все понял без слов.
Залман обернулся к Отто и Эве:
– Это конец… Нужно уходить на арийскую сторону, нам здесь больше нечего делать… Попробуем вырваться в лес к партизанам. Гвардия Людова собирается организовать побег. Идите за мной, не будем терять время. Может быть, нас уже ждут.
Залман шагнул вперед, автомат со стуком ударился о пряжку его ремня. Отто помог Эве подняться, и втроем с Лютеком они двинулись следом за худой, сгорбленной спиной Бучевского. Через полчаса они оказались возле канализационного люка. Залман спихнул с металла осколки камней. Тяжелая пыльная крышка, похожая на панцирь черепахи, со звоном отвалилась в сторону. Из отверстия поднялся жуткий смрад. Первым в вонючую жижу спрыгнул Лютек. Отто и Эва спустились по лестнице, за ними шагнул Залман, прикрыв за собой крышку.
