Варшава, Элохим! - [70]
В семь утра 20 апреля, во вторник, в день рождения Гитлера, солдаты бригадефюрера отрядами по тридцать шесть человек снова вошли в квартал. Под непосредственным руководством майора полиции Штейнхагера и штурмбанфюрера SS Макса Иезуейтора отряды зачищали дом за домом, все чаще нарываясь на притаившихся бойцов. Лучше всего были укреплены территории, прилегающие к фабрике Теббенса и щеточной фабрике, – большая часть бункеров размещалась именно там. Огонь восставших был настолько плотным, что отряды немцев не сумели пробиться. Долгожданная помощь со стороны Гвардии Людовой наконец дала о себе знать: боевая группа поляков заставила замолчать немецкую артиллерийскую батарею на Новинярской улице.
Над кварталом, приводя в бешенство немецкое командование, развевалось несколько флагов: бело-синий со звездой Давида, польское знамя на здании костела и несколько кроваво-красных полотнищ.
В среду крупный бой развернулся на перекрестке Заменгоф – Мила. Эсэсовцев заманили в ловушку, зажав с двух сторон и отрезав пути к отступлению. Перекрестный огонь из нескольких домов изрешетил немецкие отряды, довершили дело бутылки с горючей смесью. 22 апреля отряды Гвардии Людовой совершили несколько диверсий на железной дороге в районе Варшавы, а на следующий день забросали гранатами немецкий автомобиль из оцепления вокруг гетто. Армия Крайова по-прежнему никак себя не проявляла.
В четверг гетто запылало. Немцы планомерно уничтожали дом за домом. Языки пламени тянулись к отравленному, задыхающемуся от дыма небу. Теперь немецкие части не покидали квартала, они ежечасно патрулировали улицы. Почерневшие от дыма эсэсовцы в автомобильных очках и мотоциклетных «лисичках», похожие на чертей, обыскивали руины, бросали гранаты в подвалы, заслышав звуки кашля, приглушенных разговоров или детского плача. Иногда использовали пожарные шланги, заливая подземные укрытия водой.
Бойцы были вынуждены отступать, забиваясь все глубже. Им пришлось изменить тактику: дома перестали быть надежным укрытием, поэтому теперь нападали на патрульные отряды по ночам, освещенным непрекращающимися пожарами. Отряд «Дрор» разместился в бункере на улице Мила, 29. В убежище имелся старый радиоприемник – единственная связь с миром. В тусклом свете карбидных и керосиновых ламп восставшие слушали музыку или военные сводки, чистили оружие, ужинали, а затем уходили в темноту. Неведомо откуда в бункере оказался петух – всеобщий любимец, он важно расхаживал по ногам и животам раненых, клевал крошки и возвещал забывшим о солнечном свете обитателям убежища о наступившем рассвете.
Гетто сожжено. Выедено пламенем, взрывами содрано с основания Варшавы, оскоплено и рассеяно в пепел, в бетонную пыль. Горячий прах растаскан солдатскими сапогами по опустевшим улицам. Обугленные руки и лица убитых перемешаны с изломанным кирпичом. Почерневшие камни лысых фундаментов и жалкие останки стен напоминали спаленную рощу, угольные пни и кладбищенские обрубки домов. Руины шипели, дымились.
Яцек и Амитай Хен сгорели – их спалили зажигательными бомбами, заблокировав дом, где засел один из отрядов. Они прикрывали отход остальных бойцов, которые в полуприседе покидали западню через «магистраль» рукотворного лабиринта, потаенные сквозные артерии, связывающие подземные бункеры и крыши домов. Бесхарактерный, неловкий разносчик патронов Амитай Хен умирал мужчиной: с оружием в руках он осознанно жертвовал собой и не стал отступать, хотя Яцек гнал его с остальными. Мучения обгоревшего Яцека оборвала свалившаяся на него потолочная балка, Амитай израсходовал все боеприпасы и горящим демоном выпрыгнул из окна прямо на немца, по самую рукоять воткнув ему в грудь штык-нож. Упав, Хен сломал обе ноги, поэтому догорал уже лежа на убитом солдате рядом с обломками дома. Марека Айзенштата изрешетило из зенитки в ту минуту, когда он высунулся из окна, чтобы бросить в нее гранату.
Роза Фридман утонула в залитом немцами подвале: она встретила свою смерть счастливо, познав настоящую любовь и со стыдом вспоминая, как из зависти мешала идиллии Эвы и Отто. Роза полюбила одного халуца, от которого даже успела зачать ребенка. Когда их и сидевшие здесь же семьи заливало водой, девушка смотрела на плачущих старух, на захлебывающихся детей, обнимала своего возлюбленного и ощущала молчаливое ликование матери, которая хоть и не могла еще почувствовать семидневного малыша, все же по-своему прикоснулась к материнству.
Хаим спалил зенитку FlaK, закидав бутылками с горючей смесью, а потом подорвал себя вместе с танком
