Варнак - [47]

    Уже подкрадываясь к углу, чтобы тихонько выглянуть, увидел, как вышла из своего подъезда Стрекоза. Замахал ей руками, чтобы не высовывалась. Она кивнула, шмыгнула обратно.

    Выглянув, увидел как пацаны собирают оружие – отстёгивают от автоматов магазины. Эх, хоть бы один оставили, ироды!

    Только минут через двадцать, когда пацаны притихшей стайкой удалились по Вокзальной в сторону стеклозавода и скрылись из виду, Пастырь позвал Стрекозу.

    Присел над трупом мужика. Карманы были вывернуты, валялись возле тела пустая пачка «Примы», рассыпанная стопка никому давно не нужных тысячных и пятитысячных купюр, ментовское удостоверение. «Крол Викентий Александрович» – прочитал Пастырь. Старший прапорщик отдельной роты патрульно-постовой службы милиции.

    Насобирал ты, братец Кролик, денежек!.. Сотни полторы-две тысяч в пачке, не меньше. На кой? Впрочем, да, понятно, ты же не знал, что Хан отменил старый мир. Теперь, вот, и тебя самого отменили.

    Подобрал автомат, дошёл до второго трупа. История та же: деньги, удостоверение на имя Крола Станислава Александровича. И ни одного патрона не оставили пионеры.

– Дя Петь! – позвала Стрекоза.

    Присев над телом одного из пацанов, махала руками: быстрей! Пастырь в несколько прыжков оказался рядом, склонился над пионером. Неизвестный ему пацан, лет двенадцати-тринадцати, ещё дышал. Бросили дружки своего однополчанина полуживым и ушли. Во как…

    Рядом, подбитой птицей, раскинув руки-крылья, лежал «прокурор» Куцый. В стороне скрючился, свернулся калачом Меченый.

    Пацан был без сознания, дышал тяжело и с хрипом, пуская кровавые пузыри. На грязной рубахе, на животе и груди, расплылось по здоровому пятну крови.

    Пастырь скрипнул зубами, покачал головой.

– Ничего не сделаешь, Оль, – сказал. – Умирает он.

– Да? – неожиданно легко произнесла она. И смотрела на пацана как будто с любопытством даже. То ли умирающих не видела сроду…

– Пойдём, – кивнул он ей, поднимаясь.

– А его что ж, так бросим? – подняла она глаза.

– Ему ничем не поможешь, – пожал плечами варнак.

– А добить?

    Пастырь вздрогнул, челюсть отвисла, а во рту стало сухо.

    Это как же такое возможно-то, а?! Ты же девочка… Ну, понятно, не сложилась у тебя жизнь, насмотрелась ты, видать, всякого. В этой Хановой когорте повращалась… Но ты же девочка… Ты же ребёнок ещё!

– Нечем, – буркнул он, отворачиваясь, пряча глаза. – Не душить же мне его…

– Что, так и оставим? – настаивала она.

– Он уже не мучается, – отозвался Пастырь. – Без сознания… Минут пять полежит ещё и отойдёт… Идём! Собаки могут вернуться.

    Услышав про собак, девчонка сразу подскочила, испуганно оглянулась по сторонам, вцепилась в Пастыреву руку.

    Псы-то и правда могут попробовать ещё раз. И тут уже, без оружия, примут Пастырь со Стрекозой жестокий и болезненный конец своих жизней.

    Минут за пятнадцать они дошли до заветной пятиэтажки. Пастырь оставил Стрекозу на первом этаже, поднялся наверх один. Залез на чердак, осмотрелся и только потом позвал девчонку.

    Пока она поднималась, открыл последнюю банку тушёнки. Эх, воды бы – кипяточку сделать под лапшичку!

    Стрекоза взобралась к нему. Увидев открытую банку в руке Пастыря, учуяв позабытый запах, радостно взвизгнула, запрыгала, захлопала в ладоши. Дурёха, – улыбнулся Пастырь.

    Съели – одной ложкой на двоих – мясо, похрупали сухой лапшой, которую он предварительно истолок чуть ли не в пыль.

    Потом Пастырь достал водку, открыл и влил в себя залпом полбутылки. Оставшейся половиной долго обрабатывал все свои раны. Смущаясь насмешливой улыбки Стрекозы, отойдя подальше, кое-как промыл болячку на заднице. Едва успел до того, как выпитая водка сдвинула крышу, выключила ноги, повалила в пыль.

    Падая головой на одну половину рюкзака, хлопнул рукой рядом; еле ворочая языком, велел:

– Спать, Ольк. Отдыхать.

    И всё. Провалился в тошнотворную колышущуюся бездну пьяного сна.

26. Хаос

    Снилась в пьяном угаре всякая дрянь. Пастырь дрался, убегал, убивал… Потом Снился Вадька, живой. И тогда варнак, где-то поверх сна понимающий, что на самом деле Вадьки нет и никогда уже больше не будет, ревел ревмя…

    Потом наступил недолгий мрак без сна, в котором он почуял вдруг, как тихонько зашевелилась лежащая рядом Стрекоза. Не спится девке. Ну да, она-то что… Она вообще, кажется, легко всё восприняла и перенесла. Стойкая девочка. И… холодная она какая-то. Легко через пацанов переступила, через дружков своих. При случае и через него легко…

    Услышалось, как девчонка встала, тихонько отошла. Пи-пи захотела, наверное…

    Скрип… Скрип… Туда-сюда, туда-сюда, скрип-скрип… Что это?

    Дошло! Это топорик, который Пастырь давеча вбил в стропила, открыв тушёнку. Сейчас она аккуратно, раскачивая, пыталась вытащить глубоко вбитое лезвие из дерева. Зачем он ей?..

    А ты не понимаешь?..

    Да ладно тебе!..

    На какой-то миг захотелось вскочить, но пьяная истома распластала, не давала и пальцем шевельнуть. Да нет, ничего плохого не будет.

    Стрекоза выдернула, наконец, топорик. Подошла, опустилась на колени рядом. Пастырь услышал её дыхание – приглушённо-взволнованное, осторожное. Отчётливо, до щекотки, почуял шеей, куда придётся удар.