Варианты Морозова. Стеклянная стена - [10]

Но ведь нужно было получить эти проклятые вагонетки! Он не знал, может ли их получить и есть ли они вообще у диспетчера. Скорее всего, разогнаны по другим участкам, ему не осталось. И еще он знал, что нужны они не для карьеры, не для премии, а для чего-то гораздо большего, чему он не мог найти названия. Оно заключалось в том, что для Морозова шахта была частью его жизни. Эта жизнь была тяжела, как у всякого человека, утратившего иллюзию ее простоты. В ней не было ни возвышенностей, ни поэтических далей. Она выстраивалась из однообразных дней и целей, и производственных забот в ней было больше, чем личных. И никто не мог бы ответить, хорошо ли это или плохо, — но так было у Морозова, так же, как у всех современных людей.

И тем не менее это была жизнь.

А то, что происходило с ним в прошлом, его мечты, его раздумья о нескольких поколениях Морозовых, жажда славы, романтические подводные экспедиции, увлечение шахматами и еще много разных интересов — все это составляло как бы преджизнь. И даже Вера была оттуда, из той преджизни.

Внешним, конкретным и быстрым восприятием Морозов жил всеми этими транспортерами, вагонетками, добычей, но что дышало в нем внутри — разве еще что-то?

Кияшко не располагал свободным порожняком. Морозов просил и ничего не достиг. У диспетчера был один ответ: Зимин распорядился все ресурсы «Бессмертенко» бросить на другие участки, чтобы удержать общешахтную добычу. И хотя положение изменилось, хотя «Бессмертенко» стал давать уголь, Кияшко не мог или не умел перестроить напряженный механизм порыва. Может быть, и не хотелось ради временной работы морозовской бригады разрушать созданное с трудом равновесие. Кияшко отвечал с упрямым выражением, и, чем дальше, тем тупее становилось его одутловатое лицо.

— Пусть лучше не химичат, а смонтируют новый транспортер, — посоветовал он. — Все равно придется монтировать.

— Феликс, голубчик, это сделает ремонтная смена, — снова поклонился ему Морозов. — Нам бы хоть немного выдать на-гора. Да и нету нового транспортера. Нету!

— Займитесь доставкой нового транспортера, — посоветовал диспетчер.

— Эх ты, деятель! — буркнул Морозов.

Он подошел к селектору, прикоснулся к тумблеру, но не включил, снова повернулся к Кияшко:

— Последний раз прошу. Дашь?

— Опять двадцать пять, — вздохнул диспетчер. — Только время теряешь.

Морозов включил связь. Лебеденко быстро откликнулся.

— Отгружай все, что можешь! — приказал ему Морозов. — Больше порожняка не будет.

— Как не будет? А что ж нам делать?

— Ищите транспортер, — продолжал Морозов. — Он должен быть где-то у вас. Найдете и смонтируете.

— Нет, Константин Петрович, так не пойдет, — заупрямился Лебеденко. — Нам не выгодно. Нам во как нужно хоть что-нибудь выдать. Я не согласен.

— Подожди, — прервал Морозов и кивнул Кияшко: — Слышал?

Диспетчер страдальчески закатил глаза и вздохнул.

— В общем, делайте, как сказано, — распорядился Морозов. — Я еду к вам.

Лебеденко снова принялся за свое, но Морозов не стал слушать, отключил связь.

— Анархист у тебя бригадир, — заметил Кияшко.

Морозов направился к дверям. Он испытывал бессилие и горечь. Там, внизу, ему придется убеждать шахтеров, что ничего страшного не происходит, что нужно потерпеть до лучших времен и что не надо терять бодрости. И никто ему не поверит. Да он и сам не будет верить себе, однако что же еще ему остается — признаться им: «Я бессильный руководитель»?

— Анархист, — повторил диспетчер.

Загудел селектор. Чья-то нужда или беда сейчас должна была ворваться в диспетчерскую. Может, это прорывался упрямый бригадир Лебеденко, а может, кто другой…

— Ну что разгуделся? — Кияшко поглядел на аппарат и перевел взгляд на остановившегося в дверях Морозова: — Хочешь пари, что это твой махновец?

Но раздался не голос Лебеденко, а задыхающийся от ярости крик Грекова:

— Филя! На грузовом уклоне! «Орел»! Три вагона! Гробанулись! Давай ремонтников! Подгони их, Филечка! Тут на несколько часов работы!

Кияшко замер над селектором с раскрытым ртом, не находя двух связных слов. Еще один участок вышел из строя.

Морозов пожалел Грекова. Сорвавшиеся на крутом уклоне вагоны разбивают рельсы и крепления; «орел» подобен взрыву. Теперь Греков надолго остановился, не на несколько часов, как он в горячке обещал, а намного больше.

— Филя! Алло! Алло! Куда ты провалился?!

— Я думаю, — сказал Грекову Кияшко. — Не везет нашей шахте!

Морозов дождался, когда Кияшко закончит разговор и отдаст распоряжения ремонтникам, и спросил:

— Теперь-то дашь нам порожняк?

— Дам, — мрачно сказал диспетчер. — Сели мы по самые ноздри. Радуйся.

— Весь порожняк Грекова — мне, — продолжал Морозов, не обращая внимания на его иронию. — И не зажимай ни одного вагона. Сейчас весь общешахтный план от меня зависит, понял, Феликс?

Кияшко усмехнулся:

— По сравнению с Грековым ты маленький нолик.

— Потерпим до лучших времен, — сказал Морозов вертевшуюся в голове фразу. — Бодрее!

Он позвонил Лебеденко и сообщил ему новость.

Бригадир засмеялся, хотя не следовало, конечно, смеяться над чужой бедой. Динамик селектора разносил громкий смех по тихой комнате.

— Хватит ржать, — сердито сказал Морозов. — Кулацкие у тебя замашки, Николай Михайлович!