Варфоломеевская ночь: событие и споры - [38]

Можно без труда догадаться, что Варфоломеевская ночь интерпретируется здесь как акция общественного спасения, сохранения государства, допущенная королем по политическим соображениям. Таким образом был сделан политический выбор в пользу политики согласия, чей авторитет возрастал с 1562 г. вплоть до Сен-Жерменского мира, положившего конец третьей Религиозной войне, и эта политика достигла кульминации в момент брака Маргариты Валуа и Генриха Наваррского. Но ничто не запрещает думать, и именно здесь я подчеркиваю возможность моей представленной выше интерпретации, что когда эта политика начинает рассыпаться после покушения на Колиньи, временно и под видом ее дополнения была совершена подмена, не казавшаяся противоречием, поскольку речь шла о продолжении борьбы идей против разноголосицы мнений, души против сонма страстей. Продолжение текста привносит дополнительный штрих идее "coup d’estat", "государственного переворота", подсказанного здравым смыслом государя.

Прежде всего говорится, что государь должен стараться обращать внимание на распределение своих милостей: именно Октавиан, человек, названный в тексте и посвятивший свою жизнь "наблюдению" истории, продолжает разговор и ссылается на покойного принца де Ла Рош-сюр-Йонн, о чьих кальвинистских симпатиях он не упускает случая напомнить. Он настаивает на другой необходимости для власти, представляющей альтернативу тому пути, который рискует увести ее к насилию, а именно: следует уделять больше внимания знати и не подвергаться риску, отталкивая ее от себя. Править — значит, править вместе со знатью, и, подкрепляя свое утверждение, Октавиан приводит в качестве примера коннетабля де Бурбона, доведенного до предательства немилостью, проявленной в отношении него Франциском I, в результате чего на короля и королевство обрушились беды.

Наконец, в разговор вступает Амбруаз, изучавший Священное Писание и вдохновленный примером архиепископа Вьеннского Шарля де Марийяка, умершего в 1560 г. В этой речи интересно то, что она устанавливает очень точную связь власти с теми, кем она правит, и что она строит систему на основе идеи Гвиччардини: Амбруаз советует французам смотреть без досады на тех, кто наделены властью управлять. Никто другой, кроме государя и его окружения, не имеет права выносить суждение — положительное или отрицательное — об отправлении самой власти и, в широком смысле, о "частных событиях нашей французской трагедии"[221]. Две преграды отделяют подданных от государя: незнание политики первыми, а также огромная разница между частным и общественным: "…как сказал Гвиччардини в одном из своих советов, частные лица не могут обоснованно ни прославлять, ни порицать многое из того, что делают государи, не только потому, что не знают положения дел и того, что к ним относится и в них планируется, но также потому, что разница огромна между благоразумием и волей государей и тем же у частного лица… также я счел бы разумным, чтобы государь в делах, касающихся собственно королевской власти, не имел бы судьями никого, кроме королей или тех, кто их представляет, но не частных лиц, чье ничтожество не может оценить в масштабе страны того, что значит власть"[222].

Государь действует и выносит решения в рамках того, что Амбруаз называет "тайна государства" ("le secret de l’estât")[223], "тайные потребности государства"[224], знание которых придает государю свободу действия. Он является в идеале монархом тайны, государем, чья форма власти есть загадка, "фигура умолчания по Квинтилиану". То, что он решает и являет в своих собственных решениях, не зависит от того, что есть на самом деле, даже от того, что он в действительности решил, и в этом надо отдавать себе отчет. Двор и королевство преисполнены амбициями и игрой сил знати, и, видя их без конца пытающимися увеличить свое могущество, враждующими друг с другом, государь, как ранее объяснял Октавиан, должен сам "постоянно быть в действии"[225].

То, что высказывает Амбруаз, по сути очень близко к урокам, извлеченным Гвиччардини из истории своей страны: он показал в "Истории Италии" политическую власть, подверженную неконтролируемым и непредсказуемым колебаниям Фортуны и, следовательно, обреченную постоянно считаться с переменчивостью дел человеческих, опасаясь действий, которые могут иметь роковые для нее последствия в истории. Благоразумие и мудрость заключены в политическом действии, требующем постоянно находиться в положении ожидания, тайны, подозрения и недоверия, чтобы "fare capitale del tempo", и удачнее всего использовать внезапно подвернувшиеся обстоятельства. Для Гвиччардини, как писали Жан Луи Фурнель и Жан Луи Занкарини, настаивая на отличии способа анализа у автора "Истории Италии" и Макиавелли, то что делает политику достойной или не достойной похвалы — это искусство, с которым удается овладеть или даже манипулировать Фортуной[226].

Именно в этом аспекте Амбруаз обращает свое внимание на Варфоломеевскую ночь и дает объяснение тому, что произошло с точки зрения его идеи о государе, постоянно находящемся в движении и окруженном тайной действия. В его глазах всему причина амбиции знати и ненависть, противопоставившая одних другим. Король не имел ничего общего с покушением, организованным против адмирала де Колиньи: "…как общее предзнаменование я понимаю день, отмеченный кровью и местью, равно как и недоверием знати, оскорбленной могущественным противником, когда взаимная ненависть стала делом для вождей партий достаточно обычным, чтобы привести к таким последствиям…" Есть что-то от закона истории, вмешавшегося в парижскую бойню, закона мести, царившего между крупными сеньорами.