Варьельский узник - [19]

— Что за метка?

— Подобные раны можно нанести только кинжалом, причем вполне сознательно. Треугольник, внутри которого находится крест. Я не нашел ни единого упоминания об этом знаке в судебных бумагах.

— А его самого ты спрашивал о нем?

— Да. Он ответил, что не помнит... Говорит, кто-то его ударил. Но это явная ложь, и не особо искусная, рисунок слишком ровный.

Несколько минут они сидели погрузившись в размышления. Эммануэль первым прервал молчание:

— Вполне вероятно, палач Трибунала просто коротал время, вырезая узор на плече подсудимого. Вот и вся загадка... Мне гораздо интереснее узнать, почему тот бродячий музыкант, с которым встречался наш подопечный, не стал входить в замок? Для них было бы куда проще встретиться здесь. И никакого наказания не последовало бы!

Сальвиус мрачно взглянул на него:

— Не делайте больше этого, сеньор. Он очень слаб.

— Мне придется это сделать, если он еще раз выйдет за ворота. И добавил, видя, как помрачнел старик: — Не беспокойся. Я думаю, он усвоил урок.

* * *

С самого первого дня своего заточения узник вел с браслетом настоящую войну. Со временем выигранных сражений становилось все больше. Он стал кричать реже и только в самую последнюю минуту приступа.

Легкие припадки случались по нескольку раз в день. Посторонний мог их вообще не заметить, поскольку в эти моменты юноша практически ничем себя не выдавал, только сильно бледнел и задерживал дыхание. С острой болью он еще не мог справиться, хотя как можно дольше сдерживал крики и, если руки были свободны, крепко сжимал запястье. Если же агония продолжала нарастать, то в конце концов тело уступало: пленник сильно наклонялся вперед, начинал глухо стонать, словно раненый зверь, и в конце испускал дикий, рвущий душу крик. Золотистые кудри Проклятого, отросшие за несколько месяцев пребывания в замке, свободно ниспадали ему на плечи. Он не собирал их в узел, как все другие мужчины, и во время сильных приступов они волной закрывали от невольных свидетелей его искаженное болью лицо. Каким ему представлялся мир в эти кошмарные минуты, звал ли он смерть — неизвестно.

Эта борьба была настолько упорной, что не могла оставить равнодушными никого из тех, кто присутствовал при ней,— ни Сальвиуса, ни Эммануэля, ни охранников. Они замирали вместе с юношей, задерживали дыхание и с тревогой дожидались окончания приступа, чтобы, в конце концов, облегченно вздохнуть и расслабиться.

Однажды июньским утром де Лувар и капитан Сент-Люк стали свидетелями того, как пленник в первый раз за все время пребывания в замке выдержал сильнейший приступ без единого стона. Когда страдалец разогнулся, на его руке кровоточила глубокая рана — он прокусил себе ладонь, стараясь сдержать крик. После этой первой победы только самые жесточайшие приступы одерживали над ним верх.

Все это время Сальвиус пытался найти хоть какую-то закономерность в припадках, но не мог. Большинство были совсем короткими, другие — длинными, некоторые казались бесконечными. Самых сильных Проклятый мог ждать сутками, а иногда они повторялись по нескольку раз за день.

— Как можно жить в постоянном ожидании такой пытки? — удивлялся старик.— Не понимаю.

Узник, которого все чаще и чаще стали называть просто по имени, Олег, тем не менее, продолжал жить. И если люди обращали внимание на его браслет, что случалось редко, то лишь ради какой-нибудь безобидной шутки.

* * *

Однажды в четверг утром, в час, отведенный для приема страждущих внимания господина и подачи прошений, Проклятый вместе со всеми подателями сидел в ожидании аудиенции у кабинета сеньора. Это было необычно, поскольку он никогда еще не обращался к нему с просьбами. Кому-то отказав, кого-то удовольствовав, Эммануэль вызвал следующего и с удивлением узнал во входившем своего узника. Кресло де Лувара располагалось на некотором возвышении. Просящему приходилось смотреть на него снизу вверх. Несколько минут прошли в молчании, пока Эммануэль, наконец, не вспомнил, что юноше запрещено протоколом заговаривать с ним первым.

— Простите, вы чего-то хотели?

— Я пришел просить у вас разрешения сопровождать дозорный отряд.

Просьба была настолько неожиданной, что Эммануэль не сразу нашелся с ответом.

— Вы же знаете, патруль выходит за ворота замка пересекая мост, а вам это строжайше запрещено без моего сопровождения... Надеюсь, вы еще не забыли об этом?

Юноша покраснел и уточнил свою просьбу:

— Я помню, монсеньор. Я имел в виду отряд, которым командуете лично вы. Ведь иногда вы отправляетесь к границам.

— Но патруль часто выезжает за пределы самого Лувара, а это вам запрещено даже в моем присутствии.

— Я знаю, монсеньор. Но у меня нет желания пересекать границу.

Эммануэль задумался. Орды варваров готовились к набегам. Последний патруль понес потери. И подвергать опасности жизнь узника, которая по сути принадлежала лично Регенту, ему очень не хотелось. Конечно, вероятность случайной перестрелки в его владениях была невелика, но риск все-таки существовал.

— Если я разрешу, то придется вдвое увеличить охрану для сопровождения и обеспечения вашей безопасности. А в моем отряде не больше десяти человек.— Де Лувар опасался, что более многочисленный отряд привлечет слишком много внимания и может спровоцировать варваров на нападение, а крики Проклятого, если приступ начнется в походе, могут послужить лишним поводом, потому отрезал в своей обычной манере: — Нет.