Вардананк - [83]

Гюта и Кодака Михрнерсэ так и не принял. На Гюта это унижение страшно подействовало. Он даже не пожелал поехать в лагерь под Нюшапухом, где его должны были встретить армянские князья и армянская конница.

Один Кодак оставался безмятежным, считая все происходящее естественным. Он много вращался в свете и знал, что подобное положение неизбежно при крупной игре.

— Бывает князь! — говорил он. — Волна и набежит и спадет Жизнь — это буря.

Гют уже свыкся с философией Кодака. В отчуждении, которым его окружила Персия, беседы с Кодаком развлекали его, под чье же бывали и поучительны. Многое стало ясным для него в Персии.

— Что греха таить, князь, — продолжал развивать свою мысль Кодак. — Людей, льстящих и раболепствующих, вообще не любят. Любят только смелых, со свободной речью и вольный нравом. Мы поступаем и как первые и как вторые. Но мы не умели делать хорошо ни первое, ни второе. Пусть мы и унизимся, князь, если мы хотим через это унижение возвыситься! Унижусь — ноги буду лизать, возвышусь — головы сниму!

— Если уж унизился — конец!.. — безрадостно отозвался Гют.

— Не всякое унижение есть унижение, князь! Оно остается унижением, если человек не мечтает возвыситься. Ты думаешь, я селю в ту ночь, когда мне вспоминаются побои Хосрова? Пятки мои он еще будет лизать! Недаром я сын конюшего сюнийца.

— Поэтому нас так приняли у Михрнерсэ! — бросил Гют.

— Ничего, лишь бы сердце было у нас чисто. Главное — не теряй самообладания и гордости. Ведь с навозом приходится дело иметь. Будь горд! Что такое их двор, или сам их азарапет, или этот взбесившийся медведь Азкерт?

— Гм! «Взбесившийся медведь»! — задумчиво повторил Гют. — Однако перед ним дрожит вселенная…

Потянулись томительные дни. Гют почти не вставал с постели, ожидая приезда нахараров. Один лишь неугомонный Кодак повсюду шнырял, ко всему принюхивался, заводил знакомства с персидскими сановниками и втирался к ним в дружбу. Жизнь… Все могло пригодиться в жизни. Скоро прибудет марзпан, надо его спасать.

И Кодак старался разузнать через знакомых персидских сановников, какие настроения царят во дворце. Он узнал подробно, кто из придворных с кем дружит или не ладит; он рассказывал всем о Васаке, о его переходе в веру Зрадашта, о группировавшихся вокруг него вероотступниках, всюду создавал выгодное мнение о Васаке.

— Человек отрекся от своей веры, он служит делу, почему же подвергать его преследованиям? — говорили между собою придворные и не пропускали случая замолвить об этом слово самому Михрнерсэ.

В конце концов последний и сам начал подумывать о том, что если Азкерту не удастся добиться вероотступничества путем насилия, то это можно будет устроить через Васака.

— Внести раскол!.. — обмолвился он как-то перед одним из ближайших сановников, по обыкновению устремляя задумчивый взор в одну точку.

— Вот и я говорю то же самое! — отозвался тот, заговорщически понижая голос, как будто кто-нибудь мог подслушать и помешать им. Затем он прибавил: — Не пренебрегай этим стариком, господин! Он очень многое знает, и из его рассказов можно очень многое выяснить.

— Что именно?

— То, что Деншапух притесняет Вехмихра и Ормизда; он подкапывается под марзпана и вредит делу. Его следовало бы отозвать…

Михрнерсэ спокойно ответил:

— Нет, пхсть останется! Пусть они с марзпаном соревнуются — это будет полезно для нашего дела. Нужно всех выслушивать и всем поддакивать. А они пусть следят друг за другом и все выведывают друг о друге. Точные сведения обо всем будут до нас доходить от них самих. Васак же в наших руках…

Кодак выдвигался. Он стал своим человеком у многих важных сановников, даже добился через них приема у Михрнерсэ. Тот присмотрелся к нему, расспросил его. Ему понравились смирение и образ мыслей Кодака.

Однажды Михрнерсэ вызвал его и стал расспрашивать о Васаке.

— Что он за человек?

— Честолюбец, государь! Чтоб не потерять звания марзпана, он все продаст. Поэтому Спарапет и не любит его…

— Нехорошо, что честолюбец! — прибег к хитрости Михрнерсэ.

— Он горяч и мстителен, — добавил Кодак. — Кровопролитие, избиения, яд — он на все способен для достижения намеченной цели…

— Что это за цель?

— Стать царем армянским! — рискнул Кодак, пытливо следя за впечатлением, какое производят его слова. Михрнерсэ задумался.

— С чьей же помощью надеется он стать царем?

— С твоей помощью, государь! Поэтому он сейчас и старается любой ценой провести дело с отречением от христианства. А если он и не станет царем, то дело ведь все-таки будет сделано! Он сильно тревожится, что звание марзпана может отойти к Варазвагану…

— Он сам говорил об этом?

— Да, и приказал мне опорочить Варазвагана в твоих глазах, чтоб быть спокойным за свое звание. Продажная душа, господин.

— Что же он может продать?

— Армению! Лишь бы остаться ее марзпаном!

Михрнерсэ это суждение понравилось. Он и сам держался о Васаке того же мнения и был доволен, что оно подтверждается со стороны. Это подавало ему новую мысль: опираясь на Васака, вызвать разлад между армянскими нахарарами. Михрнерсэ не возлагал особых надежд на применение силы в деле отречения армян от веры. Ответное послание ясно показывало, что персы натолкнутся на сплоченный, готовый к кровавой борьбе народ.