Вардананк - [43]

— Защищать-то он свою страну защитит! — грубо и насмешливо отрезал Аракэл. — Страна-то у нас ведь княжья…

Дед Абраам круто повернулся и строго взглянул на Аракэла:

— Если страна княжья, то ты где живешь? У тебя свое место в стране есть?

— Почему нет? — пожал плечами Аракэл и насмешливо прибавил: — Вот когда дело дойдет до моей страны, тогда я и отвечу!

— Э-э, да о чем вы тут? — заволновался Езрас, передергивая выглядывавшими из ветхого рубища худыми голыми плечами. — Столько времени разговариваете, а того понять не хотите, что Азкерт прислал приказ: отдавайте, мол, мне всю вашу страну с народом вместе!

Аракэл пренебрежительно взглянул на Езраса:

— Ты о чем? Страна с народом — что это тебе? Птичье гнездо? Взял в руки и передал? Как это можно — отдать страну? — Он даже привстал от изумления.

— Вот станет он над душой, возьмет — тогда и узнаешь, как отдают!..

— Как бы не так! Не возьмет! — стоял на своем Аракэл. — Кто ему страну отдаст?!

— Да нахарары — вот кто!

— Нахарары?!. — так резко повернулся Аракэл, что все испуганно отодвинулись. — Налогами нас притесняли, из камя хлеб выжимали и отбирали, а теперь страну им отдать?! Вот для чего съехались нахарары и духовенство? Не будет этого!

— Будет, брат странник! Будет! — простонал Езрас. — Душит нас проклятый! Плохо нам, поистине плохо! Веру нашу отнять хочет!..[1]

Аракэл махнул рукой.

— Подумаешь — «вера»!.. Были мы с ним одной веры, так разве не рвался он всей страной овладеть? Все ясно: не в вере тут дело, а в народе и в его земле! Вот что перс хочет отнять, чтобы сесть нам на шею! В пленников нас обратить, в рабов!

— Вот, вот… А то — «вера», мол! Какая там вера?! Скажи: народ, земля! Это мы и есть — народ и земля…

— Спарапет приехал. Как посмеют они теперь страну отдать?! — вмешался какой-то воин.

— Не посмеют отдать, нет! — раздался со всех сторон гул голосов. — Если отдавать, скорей, марзпан отдаст. А Спарапет страны не отдаст!

Внезапно со стороны города донесся колокольный звон — зловещий, мрачный, похожий на погребальный…

Все вскочили.

— Что это, что? — послышались тревожные голоса.

— Идем! — воскликнул Оваким и бросился бежать в город. Толпа последовала за ним.

В городе царило смятение. Набат гудел все громче. Население высыпало из домов. Все спрашивали друг друга, что случилось, и никто не мог дать ответа.

Распространившиеся за последние дни вести, приезд нахараров, посещения марзпана персидскими сановниками, ночные совещания — все это вызывало тревогу среди населения.

К хлынувшей в город толпе пришлых стали присоединяться местные жители. Разбухая с быстротой горного потока, толпа свернула ко дворцу. Народ начинал понимать, что в храме и во дворце совершается нечто недоброе, касающееся всей страны. Люди с беспокойством следили за дворцом, ожидая, что оттуда покажется кто-нибудь и объяснит, что там происходит.

Внезапно из ворот выскользнули трепещущие языки факелов и мрачным багровым блеском осветили тысячеликую толпу, бурлившую на всех улицах города.

— Дорогу, дорогу! — взывал гонец, мускулистый и подвижный юноша, размахивая в воздухе жезлом и стремительно прорезая толпу. — Раздайтесь шире! Нахарары идут!..

Народ расступался, образуя неширокий проход. Все впились глазами во дворец, откуда должны были появиться нахарары.

— Настали вновь дни Шапуха… Проклятие персам!.. — послышался чей-то голос.

Нахарары вышли. Лица их были мрачны и озабочены. Впереди шли Ваан Аматуни, Нершапух Арцруни, Вардан Мамиконян и Гадишо Хорхоруни.

Позади шла группа телохранителей.

— По закону предков поступайте! Не отдавайте! — выкрикнул дед Абраам, когда нахарары поровнялисъ с ним.

— Вспомните дни Шапуха! — воскликнул еще кто-то.

Толпа зарокотала, качнулась и тронулась с места; все пошли за нахарарами. Но телохранители оттеснили народ. Толпа снова остановилась.

Нахарары проследовали в храм, который находился в нескольких кварталах от дворца. Тяжелым, гнетущим молчанием встретил храм вступивших под его своды князей. Холодом смерти пахнуло нахарарам в лицо.

Слабое мерцание лампад, не рассеивая мрака, скопившегося в углах и нишах, зловеще оттеняло воспаленные лица монахов. Они обступили католикоса, который, как некое мрачное изваяние, восседал на резном дубовом троне. Это был еще не очень старый, крупного сложения человек с властным взглядом больших черных глаз. Лицо его пожелтело от ночных бдений, но во взгляде читались ум и спокойствие умудренного богатым жизненным опытом философа и вместе с тем пыл непреклонного борца.

Когда вошли нахарары, он отвел глаза от пергаментных листов, которые сжимал в сильной руке, сосредоточенно, но спокойно изучая их. Чуть поодаль от трона, на ветхом ковре, прикрывавшем каменный пол, сидел невысокого роста старик священнослужитель, впрочем, довольно крепкий. На коленях у него лежала дубовая дощечка, на которую был наколот лист пергамента. Старец обдумывал что-то и записывал тростниковым пером, время от времени совещаясь с другими священнослужителями, сидевшими рядом с ним. Это был епископ Езник, по прозвищу Кохпаци, прекрасно владевший греческим, ассирийским и персидским языками и хорошо знакомый с учением Зрадашта, опровержение которого он составил в свое время. Из помогавших ему двух пастырей один был тем аштишатским богословом, которому Вардан Мамиконян предложил выехать в Арташат для участия в составлении ответа Азкерту. Звали его иерей Гевод. В нем совмещались черты умного и волевого пастыря и пламенного патриота. За ними, внимая им обоим и не отводя от них взора, сидел другой из провожавших Вардана в Аштишат — Егишэ, молодой полумонах-полувоин с мечтательными глазами и вдохновенным лицом. Он был взволнован и больше наблюдал со стороны, чем участвовал в обсуждении. В душе его глубоко запечатлелись события последних дней, и он напряженно и встревоженно следил за их развитием. Как человек начитанный и одаренный поэтическим даром, он также был привлечен к составлению ответа персидскому царю вместе с Езником Кохпаци и Гевондом.