Ванзамия - [3]

Легкий шорох вывел меня из размышления. Я оглянулся и вдруг заметил, что я не один. В трех шагах от меня, на поваленном пне, сидел разносчик. В потемках нельзя было хорошо разглядеть лица, но, не взирая на то, я сразу его узнал.

— Как это вам удалось подойти так неслышно? — спросил я дивясь.

— Вы были углублены в ваши мысли, Herr Сарitain, — и не заметили, что я давно уже тут.

— Однако ведь вы недаром уселись возле? Чего вам нужно?

— Очень немногого. Давеча, когда я вас встретил, мне показалось, что вы нездешний, и я желал бы прежде всего удостовериться: прав ли я в этой догадке.

Я отвечал утвердительно.

— Естественно, стало быть, предположить, что вас привела сюда любознательность?

— Да, мне хотелось видеть обсерваторию.

— И конечно еще что-нибудь? Я разумею объект той науки, для целей которой она существует.

(«Что за черт! — думал я. — Он кажется не мужик?»)

— Опять-таки да; но зачем вы все это спрашиваете?

— Так; я уверен, что gnädige Herr остался не удовлетворен тем, что он видел.

— Верно, только вот видите ли, господин, как вас зовут?

— Ширям, — или проще: Ширм.

— Господин Ширм, вы мне не отвечали еще на мой вопрос: чего вам нужно?

— A вот я именно и веду к тому. Мне хочется показать вам то, что для вас существенно интересно, и чего вы не видели здесь, да может быть и нигде не увидите.

— А дальше?

— Дальше, я бы желал убедить вас, господин капитан, что инструменты мои гораздо лучше всех здешних.

Я усмехнулся.

— Почему же вы это думаете? Вы разве глядели в здешние?

— Нет, но глядел в другие, не хуже здешних.

— Но вы не астроном. Что же вас заставляет думать, что вы в состоянии оценить достоинство астрономических и инструментов?

— Долго вам объяснять, а гораздо короче вот инструмент (он вынул из сумки весьма небольшого размера, подержанную зрительную трубу и приладил ее): удостоверьтесь. Ночь, небо ясно и возле нет ни души, никто нам не помешает.

— «Нам», говорите вы?

— Да, потому что без моего содействия вы не много увидите. Нужна известная подготовка глаза, чтобы пробудить из обычного оцепенения его зрительную способность; но это очень простое, несложное дело, требующее от вас только маленького терпения. Впрочем, если вы опасаетесь…

— Нет; только я должен знать приблизительно, в чем состоит ваше фокусничество. Потому что ведь это фокусничество?

— Gnädiger Herr! Вы меня обижаете.

— Ну да уж там как угодно. Извольте объяснить, что вы желаете со мной делать, или оставьте меня в покое.

— Да ничего же, совсем ничего особенного! — уверял он вкрадчивым голосом. — Просто вы сядете поспокойнее, так чтобы неудобство позы не развлекало внимания и не заставляло вас во время опыта переменять положение; а я буду поддерживать инструмент, чтобы руки ваши не уставали — вот так… (Он обнял меня за плеча и приставил к глазам моим свою зрительную трубу). Направьте сами куда угодно.

Я стал наводить инструмент на одну из звезд в хвосте Большой Медведицы; но прежде чем я успел это сделать, Ширм вмешался.

— Позвольте мне вас поправить, — сказал он с какою-то странной усмешкой. — То, что вы выбрали, хотя и весьма любопытно, но слишком для вас незнакомо и потому не настолько понятно, чтобы представить живой интерес. Смотрите сюда, правее, — еще немного, — еще… вот так. И теперь займитесь спокойно, без мысли о чем-нибудь постороннем, тем что вы видите.

Я последовал его приглашению; но то что я увидал не имело в себе ничего особенного. Эта была простая звезда, на взгляд ничем не отличающаяся от тысячи ей подобных, и так как думать о ней было нечего, то я ничего и не думал.

— Имейте терпение, — продолжал он, — и не волнуйтесь; старайтесь сидеть спокойно, как можно спокойнее.

Прошло минут пять и в продолжение этого времени я действительно ни о чем не думал, не беспокоился, не желал даже ничего, приходя постепенно, как маятник, который перестает качаться, в инертное равновесие. Нечто подобное мы испытываем, когда долго длившаяся и требующая усиленного внимания работа мускулов кончена и все разом, нравственно и физически, в нас отдыхает. Вместе с тем я стал чувствовать какую-то странную связь с предметом моего наблюдения. Звезда как бы вглядывалась в меня, и лучи ее, проникая глубоко внутрь, грели все существо мое. По нервам распространялось что-то ласкающее, словно любящая рука убаюкивала меня на сон грядущий.

— Звезда увеличивается в объеме, не правда ли? — услыхал я на ухо вкрадчивый шепот, и это действительно было так. — Смотрите! Растет, не правда ли? Быстро растет?!. Какое великолепие!

— Да, — отвечал я в экстазе, любуясь очаровательным зрелищем. И в самом деле, я видел уже кое-что, по размеру и силе света похожее на небольшого диаметра солнечный диск. Но видение продолжало расти, и впечатление, производимое им на меня, скоро стало так сильно, что вся реальная обстановка этой минуты была для меня бесследно потеряна.

— Ну, капитан, — сказал Ширм, — теперь держись! Потому что мы едем быстро! У-y! Как быстро!

Едва он выговорил эти слова, как я потерял чувство тяжести, привязывавшее меня к земле: но ничего похожего на стремительное движение не заменило его… Ощущение было напротив совсем такое, как если бы я оставался в покое, а быстро растущий в диаметре солнечный диск летел мне навстречу. Помню минуту, когда его по размеру можно было принять за наше солнце; потом он стал больше и свет его ослепительнее… потом перестал расти и одновременно я заметил, что он как будто бы уклоняется в сторону. Вместо него, навстречу нам приближался с страшною быстротою бледный серп какой-то, ранее не замеченной мною сферы, имевшей вид месяца на рассвете. Судя по слабому свету и по тому как быстро он увеличивался в размере, можно уж было понять, что это планета, и что не солнце ее, а она сама — наша цель. Скоро она заняла полнеба и заслонила от нас свое солнце; потом заслонила все; но наступившая на ней ночь не позволяла мне разглядеть ничего на ее поверхности. Мы были уж в сфере ее притяжения и, судя по всему, очень близко, когда я вдруг услыхал: «Держись!..» Толчок, и мы опустились во что-то мягкое, наполнявшее воздух кругом незнакомым, но упоительным ароматом. То, в чем мы очутились, похоже было на очень густую траву, но такого роста, что она скрыла нас в чаще своих стеблей как в лесу. Едва оправясь от сотрясения, я пытался встать, чтоб взглянуть на растительность нас окружавшую; но в ней было так темно, что глаза мои не могли ничего различить. К тому же ее наркотический запах был так силен, что голова у меня ослабла. Я пошатнулся, упал и, минуту спустя, потерял сознание.