Ваня, деревенский зомби - [5]

Сижу я, значит, в речке постирался, развесил на ветках ближней ивы вещички свои, на берегу звезды считаю. Главное, сам то в простынку завернут. Не то, чтобы очень стеснительный, да и деревенские уже привыкли ко мне. Но, все-таки, совесть так сказать, кой-какая имеется.

Слышу, гурьба веселая и пьяная к реке идет, думаю, — в сторонке посижу, не буду им мешать. А там; песни и пляски в голом виде, костер, водка, шашлыки. Купаются, значит. Кто в кустах рыгает, кто девок по воде ловит. Тут один, вижу, в мою сторону направился. Бухой в дрыбаган, здоровенный как лось. Помочиться, что-ли, решил в сторонке? Идет прямо на меня. Увидел, встал, думает.

— Мужик ты чего здесь? — Качается, стоит ширинку расстегивает. Справился, отвернул в сторонку, делает свое дело. Потом опять ко мне:

— Не, я не понял, ты че здесь сидишь а? Тут братва отдыхает, а ты чего подглядываешь?

— Больно мне надо, — я решил встать и поправить свою простынку, завязанную на манер древнеримской тоги, через левое плечо.

— Не, ты чё? Фраер что-ли? — Здоровяк схватился за край моей простынки и дернул.

Тут, как раз, луна выглянула из-за облачка, а простынка моя хлипкая свалилась.

— Ёп, ёпер-те-це. Мать моя, — мужик утробно икнул и сел на землю. Перевернулся, встал на карачки и так пошкандыбил к своим. Что-то, подвывая при этом.

А я, что, ну не красавец, вестимо, но ведь не до такой же степени. Даже обидно немного стало. Подобрал простынку, вещи потрогал свои. Сырые еще, не высохли. А мне вещи сырые одевать не с руки, кожа потом портится. Она и так вся дряблая зеленого цвета, а от сырости вообще может испортиться. И кусками станет отваливаться. Неудобно, очень.

Тут слышу шаги. Опять эти, идут уже толпою, говорят громко:

— Ты чего Андроша, какие здесь черти? Да я всех местных доходяг знаю, с бухла каких глюков не поймаешь? Сейчас поглядим, кому это не спится в ночь глухую? — Это Петька наш говорит и храбрится. Меня увидал, кричит:

— Эй, земляк, ты черта здесь не видел?

— Чёрта? Вы сами черти! Я ведь за вами, дети мои, пришел из глубины земной. За дела ваши. — Тут я встал и сатанински захохотал, протянув руки к Петьке.

— Мама, — Андрон друг Петькин, упал. И вставать уже, по всей видимости, не собирался.

— Ой, бля, мать твою, богородицу, хрень какая, — бормочет Петька, а сам из кармана пистолет вытащил и в меня ба-бах. Стреляет скотина.

А мне, что? Дыркой больше, дыркой меньше.

— Сволочь, ты Петька, вот возьму тебя сейчас за жопу и в реке утоплю, — говорю я офонаревшему Питеру и протягиваю к его носу свою костлявую руку.

- Мамочки, — шепчет Петька и нажимает на курок пистолетный. А там щелчок, нет патронов. Была пара, так больше для форсу, нежели для дела. — Ой, — смотрит на пистолет. Потом посмотрел на мои пальцы, протянувшиеся к его горлу, и… обмочил свои штаны. При свете луны хорошо видно, как на его брюках расползается мокрое пятно.

Я тоже смотрю на мокрые Петькины штаны, потом на свои собственные пальцы:

Тонкие костлявые. Ногти черные, по краям каемка зеленая, местами обломанные. Нормальные ногти. Для зомби конечно. Тут слышу, упал Питер, внучок Романихинский, сомлел бедняга со страху то. Ну, — думаю, — пускай полежит, отдохнет с другом своим.

А наутро съехали гости незваные, только их и видели.

Стоматология

Интересное существо «русский зомби». Пока был человеком, жил как-то всё легко, ни о чем не задумывался, внимания на себя не обращал, и никому до меня дела не было, особенного. Не в том, конечно смысле, что совсем-совсем никому. Пока мальцом был, родители там, друзья были. Правда, родители мои, к моему восемнадцатилетию, ушли в мир иной. Пусть земля им будет пухом. Грустная история, но не будем здесь об этом.

Перед армией работал техником-мотористом на МТС, люди, всё, вокруг были. Не до себя как-то было. Утром встал, ополоснулся и на работу. Вечером пришел, поужинал. Кто из моих корешей в кино там, или на танцы. А я все больше за книжками сидел, хотел в институт поступить. Потом в армию ушел. Два года пролетели как миг один. Всякое было и хорошее и плохое. Приехал, не успел оглянуться вокруг, что тут и как, как стал зомбаком[1].

То ли «Старая с косой», была пьяной, то ли попросту дурой, но умереть у меня не получилось. И заместо домовины и спокойного места, по ту сторонку света, пришлось мне жить в своем сарайчике. Сделать в нем ремонт кой-какой, крышу перестелить и обзавестись завалящим телевизором.

Люди поначалу сторонились меня, не доверяли. Насмотрелись тупых ужастиков про американских зомби, и давай на меня кидаться. Кто с кольём, кто с поленом. Нет, а мне такое, ни в жизнь, не вперлось счастье.

Я им по-русски говорю, — мол, Ваня я, свой, чего же вы на меня кидаетесь, как на плешивую собаку? Что я вам сделал?

— Ты, — говорят, — есть зомби. А зомби людей едят, детишек крадут и женщин обижают.

Я говорю, — окститесь православные, на кой мне фиг вас лопать? Я вообще ничего не ем. И не сплю. А насчет детишек, так еще подумать надо, кто кого здесь более достал? — По первой, меня местные мальчишки очень уж сильно обижали. То камнями швыряться начнут, то собак науськают. Очень уж мне сильно от пацанят доставалось. Пришлось, конечно же, меры предпринять. Нарезал пару веток крапивы, ну и споймал самых отпетых, угостил горяченьким. Но я же в меру, чтобы не баловали.