Вампиррова победа - [24]

После школы их пути разошлись. Он отправился в Эдинбург изучать медицину, она — в Оксфорд. Катрина была звездой средней школы Локстет: фотография в газете, рукопожатие мэра, открытие Летнего праздника — все, как полагается.

Через полгода все пошло прахом.

Однажды к нему в общежитие пришло письмо от матери Катрины, в котором говорилось, что у Катрины случился нервный срыв; он по сей день дословно помнил это письмо. Очевидно, в состоянии шока миссис Уэст набросала ряд обрывистых фраз, похожих на старомодную телеграмму. Катрина в больнице. Очень плохо. Мы очень волнуемся.

Там Катрина и пребывала с тех самых пор. После многих месяцев тестов и тщательного обследования психиатр пришел к диагнозу «параноидальная шизофрения».

Часто шизофрения поддается лечению хлорпромазином, в более редких случаях — электрошоковой терапией. В случае Катрины болезнь пустила корни особенно глубоко. Налицо были все симптомы: навязчивые идеи, галлюцинации — как слуховые, так и зрительные. Она слышала голоса, она была убеждена, что за ней постоянно следует сгустившаяся из теней фигура, получеловек-полузверь. Она создала собственную систему магической защиты от нападения зверочеловека, а именно: она всегда носила только голубое, должна была чистить зубы строго определенным образом (шесть раз вверх-вниз, потом еще три раза слева направо, повторяя при этом непрерывно «голубой, голубой, голубой»).

Если она не предпринимала этих ритуализированных мер предосторожности, то приходила в состояние маниакального ужаса, и ей приходилось делать укол успокоительного. Некоторое время спустя она стала страдать навязчивой идеей, что зверочеловек — это ее школьная любовь, Дэвид Леппингтон. Что он претерпел какое-то ужасное перевоплощение. Что он хочет выпить ее кровь и съесть ее сердце.

По просьбе ее семьи он перестал навещать Катрину в психиатрической лечебнице. Это было пять лет назад. Стоило ей увидеть, как он идет по палате, нервно сжимая корзинку с фруктами в отчаянно потеющих руках, она испускала пронзительный визг, а потом убегала, не разбирая дороги от ужаса. Но именно тогда и начались письма. Поначалу она писала ему по два-три раза в день. И всегда это были вариации на одну и ту же тему:

Дорогой Дэвид.

Я знаю, чего ты хочешь от меня. Я чувствую твою страсть, твою жажду украсть мою кровь. Кровь бесценна: кровь — это растворенная жизнь; кровь — это красные рубины; рубины встречаются в коронах, в земле; в земле, которая тверда под ногами; та самая твердая земля поддерживала одеяло, на котором мы лежали, когда ты вонзил в меня свой пенис. Я знала, что этот пенис не извергнет семя жизни; он вытянет кровь из меня; он был трубой, которая выкачает из меня кровь. Моя кровь потечет в твоих венах...

Письмо бредило и бредило, перескакивая с одной на другую в цепочке столь же фиксированных, сколь и хаотичных ассоциаций (хрестоматийный симптом шизофрении, из тех, что он заучивал, будучи студентом, — только никто и никогда не ждет, что во власти этого отвратительного недуга может оказаться любимый человек).

Я знаю, ты меня убьешь, говорилось в письмах, ты выпьешь мою кровь; ты съешь мое сердце; я умру в твоих сильных руках...

Классический комплекс мании преследования, хрестоматийный симптом.

Я слышу твои шаги за дверью моей квартиры (на самом деле — ее больничной палаты); босые ноги с черными ступнями, как у собаки или сиамской кошки...

Шизофреникам зачастую не удается разделить реальность и фантазии.

Я молюсь на голубое. Теперь только голубое может меня спасти. Голубой — это цвет неба и вен у меня под кожей; тех самых вен, которые ты прокусишь и будешь сосать; твой пенис вторгнется в ту полость и еще раз пустит мне кровь. Ты человек с сердцем вампира, Дэвид Томас Леппингтон. Пожалуйста, съешь ее, а не меня(голубая линия бежит вверх по странице от слова «ее» к приклеенной скотчем мухе). Я пришлю тебе еще. Поверь мне. Пощади меня. Я пришлю еще. Я пришлю котенка, если смогу. Съешь его — не меня. Хотя я смирилась, я стоик, я исполнена фатализма. Я знаю, что умру в твоих сильных руках...

И так далее. Он разорвал пакет с крекерами. Шорох дождя об оконное стекло начал раздражать его больше, чем можно было бы рационально объяснить, и он это знал. Письмо Катрины разъедало, как ржавчина или кислота. Иначе не скажешь. Чертово письмо разъедает его. Нужно...

В дверь постучали.

С минуту он неподвижно смотрел на дверь, настолько поглощенный мыслями о Катрине, что это походило на пробуждение ото сна...

...нет, безумного кошмара.

В дверь снова постучали.

С усилием оторвавшись от навязчивых мыслей, он открыл дверь.

На пороге стояла Электра с переброшенной через руку стопкой полотенец.

— Извините, что вас потревожила. — Она тепло улыбнулась. — Я просто принесла еще полотенец.

— О, большое спасибо. — Он неловко взял полотенца, все еще держа упаковку крекеров в одной руке и недоеденное печенье в другой.

— Дорога сюда подстегнула ваш аппетит. — С жизнерадостной улыбкой она смахнула со лба прядь иссиня-черных волос.

— Пожалуй, да.

Должен ли он как вежливый человек пригласить ее войти или это будет неверно воспринято, засомневался он, почувствовав себя неуклюжим и неловким. Стоять и разговаривать с хозяйкой через порог казалось невежливым.