Вам доверяются люди - [72]

«…вот и наступил конец нашей одинокой жизни, дорогой мой Кирёнок…» — писал папа этим новым, летящим, счастливым почерком. Да разве они когда-нибудь жаловались друг другу на одинокую жизнь? Не было такого.

«…помнишь, как мы мечтали об этом в день моего рождения…» Мы мечтали?! Кто — мы?! Уж во всяком случае Кира ни о чем похожем не мечтала! Папа просто… говорит неправду. До чего же довела его эта…

Кира скомкала письмо и занесла руку, чтобы швырнуть листок в костер, но вдруг раздумала. Там есть еще приписка этой…

Ясные, свободно бегущие буквы:

«С нетерпением ждем твоего возвращения домой, дорогая Кирюша! Тетя Маня кланяется. Она обещала испечь к твоему приезду пирожки с капустой…»

Хотят, как маленькую, подкупить пирожками? Нет, не выйдет!

Кира приготовилась к борьбе. «Ни в чем ей не уступлю, ни капельки!» — твердила она про себя всю дорогу.

Но уступать ни в чем не пришлось и бороться, оказалось, не с кем. Папа встретил Киру на вокзале, ласковый, веселый, помолодевший. Он прямо с площадки вагона ловко подхватил Киру вместе с ее рюкзаком, приподнял так, что она заболтала ногами в воздухе, и громко удивился:

— До чего же чернущая стала! И похудела… Или это от загара кажется?

Других ребят тоже встречали. В общем радостном гомоне Кира подозрительно оглядывалась: «Где же эта?..» (теперь она мысленно называла Юлию Даниловну не иначе, как «эта»). «Этой» не было.

Папа снял с Киры рюкзак и, накинув лямки себе на левое плечо, правой рукой обнял Киру. Так, в обнимку, они и прошли всю платформу. На вокзальной площади их ждала папина служебная машина. Шофер Герасим Антипович широко распахнул дверцу:

— С благополучным прибытием!

Папа уселся вместе с Кирой сзади и сказал:

— Отвезете нас домой, Герасим Антипович, и можете быть свободны. В горком я сегодня больше не поеду — соскучился по дочке…

Кира прижалась загорелой щекой к папиному рукаву.

Как всегда после долгого отсутствия, и передняя, и кухня, и собственная комната показались Кире теснее и меньше, чем помнились. Может быть, это происходило потому, что Кира росла? В папину комнату она не зашла — там, наверное, «эта». Из ванной выбежала тетя Маня.

— Ну, Кирочка, чистая африканка! — она даже руками всплеснула.

— Боюсь, не очень чистая! — засмеялся папа. — Ступай-ка, Кирёнок, прямо под душ, а то я никак не разберу, где загар, а где пыль…

— Погоди, Кира, сейчас банное полотенце тебе дам! — крикнула вдогонку тетя Маня.

В ванной Кира заметила первые перемены. На никелированной вешалке висели незнакомые большие полотенца — одно полосатое, розово-зеленое, другое с яркими цветами по голубому фону. На стеклянной полочке под зеркалом стояла незнакомая белая эмалированная кружка, из которой торчали зубная щетка и паста. На мыльнице лежало душистое белое мыло. Такого тетя Маня никогда не покупала. Слева, на стенке, появился висячий ящичек, похожий на аптечку, но с зеркальной дверцей. На ручке дверцы болталась резиновая голубая шапочка.

«Этой», — подумала Кира.

Тетя Маня, приоткрыв дверь, просунула ей полотенце. Оно тоже было махровое, мягкое, с пестрым узором из цветов и птиц, с широкой сиреневой каймой по краям. Кира и раньше видела такие полотенца у подруги; они ей очень понравились — китайские. Но тогда тетя Маня заворчала: «Выдумки! И вафельным можно вытираться!» Сейчас Кире хотелось спросить: «А где же вафельные?» — но тетя Маня уже ушла в кухню. Кира щелкнула задвижкой. Разговор о полотенцах можно отложить на потом. Ей не терпелось поглядеть, что спрятано в ящичке с зеркальной дверцей. Осторожно, чтоб ничего не сломать (не хватало только провиниться перед «этой»!), Кира приоткрыла дверцу. В ящичке стояли баночки с кремом, флаконы с духами и одеколоном, губная помада в позолоченном футляре, большая хрустальная пудреница с крышкой. Кира все обстоятельно понюхала, повертела в руках.

В их доме никогда ничего похожего не было. Хорошо это или плохо? Запах духов и пудры понравился ей и как-то примирил Киру с мыслью об «этой»… Впрочем, она тут же гневно тряхнула головой: сперва пирожки с капустой, теперь духи? Не будет этого!..

После ванны она, однако, с удовольствием уписывала свои любимые пирожки — тетя Маня напекла целую гору! — и взахлеб рассказывала о двадцатидневном походе… Впечатлений было много, папа слушал с неподдельным интересом и, как прежде, все понимал. Но что бы ни говорила Кира, ее ни на секунду не оставляла мысль, что сейчас придет «эта» и все хорошее, привычное, милое кончится.

Вечерело. Тетя Маня посоветовала Кире лечь пораньше («Устала небось с дороги-то?») и ушла. И тут папа, взглянув на часы, озабоченно сказал:

— Опаздывает Юля… Что ж ты, Кирёнок, даже не спросишь о ней?

Кира вся напряглась внутренне:

— О ком?

— Как это — о ком? О нашей Юлии Даниловне!

И Кира, холодея от того, что делает, вызывающе ответила:

— А я даже забыла про нее.

— Кира, Кира! — горестно вскрикнул отец.

Но Кира не откликнулась.

Так она начала свою «холодную войну» с мачехой.

С тех пор прошло два года, и война эта не прекращалась ни на час.

Но знали об этом лишь они обе. Сергей Митрофанович, во всяком случае, не знал: жена слишком любила его, слишком оберегала его покой и, главное, была слишком горда, чтобы хоть намеком выдать то постоянное и мучительное напряжение, в котором прошли для нее эти два года. А Кира, которая вначале из детского ревнивого упрямства встретила в штыки «злую мачеху», теперь уже нарочно убеждала себя, что Юлия Даниловна отравила ей жизнь.