Вам доверяются люди - [64]
Круглова молча глядела в окно на здание гаража. Подъехала машина. Водитель затормозил, выпрыгнул из кабины, было слышно, как хлопнула дверца. Потом распахнулись обитые жестью двери, водитель сел обратно в кабину, снова хлопнул дверцей, и машина, громко урча, въехала в гараж.
— Вот, сами видите, — сказал Степняк. — Конечно, это не ваш санаторий. И бензина тут больше, чем кислорода. Так что думайте. Только недолго!
Круглова медленно отошла от окна.
— Все это так неожиданно, даже голова заболела… Разве можно сразу решить?
Взглянув на часы, Степняк подумал, что уже скоро полночь, Надя, конечно, вернулась и сердится. Вслух он сказал:
— А я всегда решаю сразу. Начнешь советоваться — голова не только заболит, а закружится. Сколько людей, столько мнений.
Круглова опять принялась свертывать и развертывать платочек. Очевидно, это успокаивало ее. Молчание затягивалось.
— Ну вот что, — предложил Степняк, — мне пора идти, а вы оставайтесь тут, в кабинете. Можете взять сюда свое пальто. В шкафу есть подушка и одеяло. Прилягте и поспите. Я скажу, чтобы в четыре тридцать вас разбудили. А как вы доберетесь до вокзала?
— Доберусь.
— Только обещайте мне не заходить в палату.
Она кивнула:
— Обещаю.
— И уходя, оставьте на столе записочку: «Согласна». Или: «Да». Условились?
Она все еще молчала, склонив голову набок.
Илья Васильевич потоптался у двери; как всегда, если ему чего-нибудь хотелось, он не умел этого скрыть.
Круглова снова подошла к окну.
— А действительно через неделю будет готово? Нет, раньше чем через две недели меня не отпустят, — тихо сказала она. — Вдруг снимусь с места, порушу все, а въезжать некуда…
Степняк просиял:
— Значит, по рукам? — Он быстро пересек комнату и встал рядом с нею у окна. — Люблю решительных людей. А насчет комнаты — мое слово твердое. Можете у Машеньки спросить.
Она серьезно пожала протянутую руку и вдруг рассмеялась своим легким, рассыпчатым смехом:
— До чего удивительно! Час назад вы меня разорвать готовы были… «Считайте себя уволенной!» А теперь и правда сможете уволить.
— Нет, — сказал Степняк, — теперь не уволю.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Львовский пришел в партком, чтобы заплатить членские взносы, и застал там плачущую Юлию Даниловну. Она сидела на своем обычном месте за столом, откинувшись на спинку стула, и слезы, как дождевые капли, сползали из-под ее опущенных век.
Эти безмолвные слезы и лицо, словно пропитанное горечью, были совершенно несовместимы с привычной, ровной сдержанностью Лозняковой.
Она, видимо, не слышала шагов Львовского по коридору, не заметила, как открылась слабо притворенная дверь. Она, наверно, даже забыла, что сидит в парткоме, куда каждый может зайти.
Первым движением Львовского было закрыть дверь, Так — легче всего. И для нее, и для него самого. «Ничего не видел, ничего не знаю…» Но Львовский не любил легких путей. Поэтому он пересилил себя и остался стоять в дверях, ожидая, когда Юлия Даниловна шевельнется, поднимет глаза, почувствует его присутствие. Но она продолжала сидеть неподвижно, и Львовский, нарочито громко хлопнув дверью, вошел в комнату.
— Это я, — сказал он будничным голосом, — хочу заплатить январский взнос. Но вот вижу… В общем, я сейчас уйду. Только сначала скажите: что-нибудь с Сергеем Митрофановичем?
Отвернув лицо и роясь в сумочке, она отрицательно помотала головой.
— Тогда, значит, Кира?
Уже не таясь, она быстро и настороженно посмотрела на Львовского:
— Почему вы решили?
— Понял кое-что на новогоднем кинопросмотре…
Снова опустив глаза, она с удвоенным вниманием принялась рыться в сумочке.
— Вы зря ищете свой платок там, — Матвей Анисимович вытянул из-под небрежно свернутой газеты сиренево-желтый мокрый носовой платочек. — Вот он.
Лознякова слабо улыбнулась:
— А вы всегда все угадываете?
— К сожалению, не всегда. Но насчет Киры я догадался сразу, только не осмелился… В общем, надо было раньше поговорить. Можно сесть?
Она кивнула.
— Боюсь, никакой разговор не поможет.
Матвей Анисимович неторопливо расстегнул халат и вытащил из брючного кармана портсигар. Это был старый, видавший виды серебряный портсигар с рельефной лошадиной головой на крышке.
— Хотите закурить?
— Нет, у вас действительно дар ясновидения! Я же не курю.
— А сейчас хотите. — Матвей Анисимович щелкнул зажигалкой. Зажигалка тоже была старая, похожая на слоеный мармелад, из разноцветных пластинок плексигласа.
— Фронтовая? — спросила Лознякова.
— Фронтовая.
— У нас тоже были такие. А потом их почему-то перестали делать.
Неумело раскуривая папиросу, она старалась увести разговор в сторону, но Львовский не поддался.
— Юлечка Даниловна, почему у вас не ладится с Кирой?
— Если б я знала!
— А история ее вам известна?
— Конечно. Но она считает себя родной дочкой Сергея. Ей всегда говорили, что ее мать погибла на фронте.
Львовский, запрокинув голову и пуская в потолок облачка дыма, ответил не сразу.
— Вы думаете, она ревнует?
— Не знаю… Я ничего у нее не отняла! Наоборот, стараюсь дать ей как можно больше…
— А она?
— Она ничего не хочет брать. Ничего!
— Она это говорит?
— Она всячески показывает. И чем дальше, тем хуже.
— В каком смысле?
Юлия Даниловна принялась складывать разбросанные на столе бумажки.
