Вам доверяются люди - [26]

Юлия Даниловна устало вздохнула:

— Либеральничаете, товарищ главный. Комсомольский билет у нее есть, а чувства ответственности нет. Простой порядочности нет, понимаете?.. Она намерена устраиваться в какую-то ведомственную поликлинику. Говорит, там тоже нужны сестры, а больные ку-уда приличнее, умеют ценить чужой труд, не то, что в паршивой районной больнице…

Этого Степняк стерпеть не мог:

— Паршивая районная больница? Ах, нахалка! Ну и пусть убирается на все четыре стороны!

Он размашисто подписал заготовленный приказ об увольнении Груздевой. Это был первый приказ в новой больнице, по которому коллектив уменьшался на одного человека.

До сих пор коллектив только рос. И, хотя почти все врачебные вакансии были уже заполнены, Степняк знал: люди работают с огромной перегрузкой, и долго так продолжаться не может.

4

Иван Федотович, тот самый немолодой грузный актер, который вел со Степняком неловкий разговор о «благодарностях», свое намерение выполнил дважды. Он приехал на вечер, который устраивали в больнице в честь Дня Конституции, и очень интересно рассказал, как ему, человеку, далекому от медицины, недавно пришлось исполнять роль начальника госпиталя. Картина еще не вышла на экраны, но по телевидению уже передавали отрывки, и об этих отрывках люди судили по-разному. Главное для него, актера, говорил Иван Федотович, было не служебное положение героя, а его характер, его взаимоотношения с остальными персонажами, его человеческая сущность. Он рассказывал, как замучил автора сценария дотошными расспросами о прошлом человека, который в войну оказался начальником госпиталя.

— Понимаете, — говорил Иван Федотович, доверчиво обращаясь к набившимся в столовую врачам, сестрам, санитаркам, поварихам, — понимаете, друзья, если я до войны был человеком штатским, хоть и хирургом, я ведь совсем иначе должен вести себя, чем кадровый военный. Если у меня есть семья и она в тылу, я за нее спокоен — это одно дело… а ведь может быть так, что семья осталась по ту сторону фронта? Или сын воюет? Или я одинокий человек, мне не о ком думать и волноваться… Не зная всего этого, как я могу создавать образ? Там, в фильме, есть эпизод, когда мне приходится решать…

Он рассказал о драматической коллизии, в которую попал начальник госпиталя, и все с той же душевной доверчивостью объяснял людям, непричастным к искусству, свои творческие поиски достоверности и правды. Его слушали так внимательно, словно каждый мысленно вставал на его место. И Степняк ловил себя на том, что Иван Федотович приоткрывает ему нечто столь сокровенное в людях, о чем он только смутно догадывался. Оглядываясь на товарищей, Степняк чувствовал, что и они испытывают эти тайные сокровенные открытия — каждый по-своему, каждый в тесной связи с тем обычным служебным делом, которым занимается ежедневно.

Позже, провожая Ивана Федотовича, Степняк спросил:

— А скоро картина выйдет?

Иван Федотович пожал плечами:

— Обещают — скоро. Сейчас начальство смотрит. А на днях должен состояться общественный просмотр в Доме кино. Прислать приглашение?

— Разве можно пригласить всех наших?

— Нет, всех нельзя. Но несколько приглашений сумею устроить, — он вдруг смешно подмигнул, — чтобы отблагодарить, а?

Степняк побагровел.

— Валяйте благодарите, — развязнее, чем следовало, сказал он. — Придем с женами.

В конце декабря на имя главврача пришел конверт с эмблемой Дома кино. Приглашения были отпечатаны курсивом на толстой, глянцевитой бумаге. «Первого января 1960 года в 19 часов 30 минут…» В углу каждого стоял штамп: «Годен на два лица». Всего в конверте было восемь одинаковых карточек.

— Как распределять? — спросил Илья Васильевич, показывая приглашения Лозняковой. — Жребий, что ли, кидать?

Лознякова задумчиво перетасовала карточки.

— Зачем жребий? Прежде всего — одно приглашение Рыбашу: он ведь оперировал старушку. Второе — тому, кто ассистировал, Мезенцеву, значит! Третье — Марье Александровне Гурьевой. Четвертое — Гонтарю: давал наркоз. Пятое… ну, пятое той сестре, которая дежурила первые сутки. Надо посмотреть по графику, чтоб без обиды…

— Значит, действительно отблагодарил?

— А что? Это очень хорошее поощрение. И раздавать приглашения надо так, чтобы все остальные знали…

Степняк прищурился:

— А я как раз думал…

— Плохо думали. В келейности всегда есть дурной запашок. Значит, еще три приглашения… Да, Львовскому надо — он тогда дежурил в приемном отделении. Ну, а два последних — нам с вами.

— Нам? — Степняк даже встал из-за стола. — По вашей шкале не вижу причин…

— Как не видите? — Лознякова говорила серьезным тоном, но в глазах ее опять мелькала смешинка. — Мы же начальство.

Упрямство вдруг одолело Степняка:

— Вот именно — начальство. Неудобно.

— Но мы же действительно начальство, — тем же серьезным тоном повторила Лознякова, — и, значит, отвечаем за все, что делается в больнице. Ведь если бы операция прошла неудачно, отвечал бы не один Рыбаш, а вы тоже? И даже я, парторг. Но главное, — она запрокинула голову и просительно улыбнулась, — главное, мне ужасно хочется посмотреть этот фильм. И вам, наверное, тоже. И первое января — праздничный день… И… вообще, все правильно. Держите!