Вам доверяются люди - [116]

— А как же после этого драться?

Юлия Даниловна слегка прищурилась:

— Так же, как в Госконтроле. Безоглядно.

2

Теперь Марлене часто не удавалось возвращаться с работы вместе с мужем. Даже их несложное хозяйство требовало от нее и времени, и главное, изворотливости. Нужно было в короткие послерабочие часы справляться со множеством мелких, невидных дел: забежать в магазины и купить продукты, съездить в прачечную, состряпать хоть самый незатейливый завтрак и ужин, убрать комнату, что-то зашить, что-то погладить — и к тому же быть всегда готовой выслушать подробный доклад Рыбаша о том, как прошла та или иная операция, и о том, какой молодец Григорьян, и о том, какая самонадеянная бездарь Окунь. А хотелось ведь и самой рассказать о своих больных, и пойти в кино, и не прозевать интересной театральной премьеры, и — больше всего — просто не зависеть от всяких скучных домашних обязанностей, когда можно быть вдвоем с Андреем. Она поймала себя на том, что стала гораздо снисходительнее относиться к рыбьим хвостам и петрушке с укропом, которые постоянно торчали из хозяйственной сумки Анны Витальевны Седловец, и тут же испугалась этой снисходительности. Неужели пройдет время, и белоснежный подкрахмаленный халат, так ловко обрисовывающий ее фигуру, окажется в одно несчастное утро криво застегнутым? Неужели белая докторская шапочка, чуть-чуть прикрывающая ее тщательно уложенные темно-рыжие волосы, станет похожей на бесформенный колпак? Неужели танцующая походка Марлены Ступиной когда-нибудь превратится в торопливо семенящие шаги, по которым вся терапия угадывает приближение Анны Витальевны? Нет, нет, нет! Ни за что! Ведь умудряются же другие… вот хотя бы Нинель Журбалиева! Она тоже замужем, и сколько у нее хлопот с сынишкой! А всегда свежая, спокойная, уравновешенная. Да еще диссертацию готовит. Нет, наверное, есть какой-то секрет, которого Марлена не знает. Спросить у Нинель? Неловко. И все-таки, пожалуй, придется спросить. Это очень-очень важно, и нечего стесняться… Нинель — добрый дружок, она поймет.

Трудно поверить, но Марлене случалось не то чтобы радоваться, а испытывать тайное облегчение, когда Рыбаш чуть смущенно говорил ей: «Ты не обидишься, Марлёнок? Мне сегодня вечером надо бы поработать в морге…» В первый раз, когда он сказал это, Марлена поспешила ответить: «Конечно, конечно, ты так запустил свои опыты…» — но не утерпела и, уходя после работы из больницы, спросила, стараясь говорить небрежно: «Придешь часов в десять? Или позже?» В следующие разы (они, эти вечерние занятия в морге, случались не так уж часто — Рыбашу и самому было еще жаль каждой минутки, проведенной врозь) Марлена говорила: «А у меня накопились всякие хозяйственные дела, займусь ими…» И, наконец, вышло так, что она сама напомнила: «Ты давно не был в морге… Закончил работу?» — и он полушутя, полусерьезно упрекнул ее: «Надоел уж? Говори прямо!..» Ну, понятно, она нашла способы разубедить его. Однако сегодня, когда они ехали в больницу, Андрей сказал: «Вечером у тебя увольнительная — обещал Наумчику вместе с ним поработать в виварии».

В три часа дня, сдав дежурство, они, как всегда, должны были вместе пойти обедать в столовую, где обедали каждый день. Но когда Марлена позвонила Рыбашу по внутреннему телефону, он сказал:

— Знаешь, иди обедать одна. Звонил Фэфэ, просил задержаться, у него ко мне какой-то серьезный разговор.

— О чем?

— Не объяснил. Говорил очень таинственно и пригласил отобедать с ним в «Национале».

— В «Национале»?! И ты пойдешь?

— А почему нет?

— По-моему, нам не стоит бегать врозь по ресторанам.

— Но это деловой разговор.

— Я не знаю, почему деловой разговор надо вести за… тарелкой супа.

— Неужели я не могу один раз пообедать в обществе Фэфэ? У старика свои причуды.

— Ну и… потакай им!

Она повесила трубку. В общем, конечно, ничего страшного не случилось. Но ей показалось очень обидным обедать одной в столовой, когда он сидит в «Национале». Потом она решила, что ни в какую столовую не пойдет, съест дома что-нибудь на скорую руку или съездит к матери… Нет, там она застрянет, а он после «Националя» вряд ли вернется в морг. Ну все равно, она поедет домой и займется пришиванием пуговиц к его рубашкам. Удивительно, как эти мужчины умудряются терять пуговицы! И еще надо перебрать свои чулки. Отвратительно делают капроны: раз наденешь — и готово, петля поехала! Марлена уже давно научилась несложной женской уловке: покупает сразу две совершенно одинаковые пары; спустилась петля на одном чулке, остаются целых три — носи вперемежку… Но все равно с чулками мучение. И еще надо, наконец, распечатать окно. Вот какая благодать на улице — на бульварах и в скверах из всех щелей вылезает молоденькая озорная травка, на деревьях набухли почки, а у них окно все еще законопачено по-зимнему. Правда, она думала, что они сделают это вдвоем с Андреем, и по совести сказать, она не очень-то знает, как взяться за дело. Дома (Марлена часто еще про себя говорила о комнате, в которой выросла, «дома») окна распечатывала женщина, приходившая для «большой уборки». Может быть, надо было пригласить эту тетю Полю? Но как-то стыдно звать чужого человека, когда у самой Марлены здоровые, сильные руки. Конечно, мама уже не в том возрасте, чтобы лазить на подоконники, отмачивать и сдирать бумажные полоски, которыми на зиму заклеиваются щели в оконных рамах, и, стоя одной ногой на карнизе, протирать вымытые стекла. И потом… деньги. Раньше Марлена как-то не думала о деньгах. Отдавала матери большую часть получки (на хозяйство), оставляла себе на мелкие расходы, а все остальное ее не касалось. А если было нужно купить Марлене туфли, пальто, платье или вязаную кофточку, мать говорила: «Я не трогала твоих денег, которые ты дала прошлый раз. И сегодня не давай. Пора тебе обзаводиться новым джемпером, этот совсем расползается!» И Марлена с легким сердцем отвечала: «Спасибо, мамочка, я уже сама подумывала…»