Вам доверяются люди - [11]

Юлия Даниловна отвечала ровным голосом, но глаза ее смеялись.

— А что? Прав, пожалуй… — мысли Степняка все еще вертелись вокруг того, что он неожиданно узнал. — И много у меня еще будет таких открытий?

Лознякова пожала плечами.

— Это насчет меня и Задорожного?.. Думаю, больше не будет. А почему, собственно, это вас так тревожит?

— Да нет, просто занятно. В райздраве это знают?

— Конечно.

— Но там вас называют Лозняковой!

— Привыкли. Семь лет из девяти была для них Лозняковой. Да мне и самой… В общем, мне удобнее оставаться Лозняковой.

— Ваше дело. — Степняк, заложив руки в карманы, прошелся по комнате. — Ну, Матвей Анисимович, значит, опять будем вместе, а?

— Опять, — Львовский обладал даром в простые слова вкладывать удивительную сердечность.

— И отлично! Слушайте-ка, товарищи, надо это дело отметить. — Степняк вдруг загорелся. — Матвей, Юлия Даниловна, звоните своим половинам — и айда ко мне! Посидим, вспомним всякое-разное…

— Нет, нет, — беспокойно сказала Лознякова, — так это не выйдет. Вы, наверно, не знаете — Валентина Кирилловна…

Она запнулась. Львовский встал с табуретки:

— Не выйдет, к сожалению, Илюша… Валентина моя вот уже восемь лет прикована к постели.

— Как прикована? Что такое?

— Полиартрит, — докторским голосом сказала Лознякова. — Тоже результат войны. Вы должны помнить: Валентина Кирилловна была в партизанском краю…

Чувствуя, что у него перехватывает горло, Степняк торопливо кивнул:

— Как же, как же… Радости-то было, когда они с Матвеем нашли друг друга!

Львовский, отвернувшись, глядел в окно.

— Да, радовались, — глухо сказал он, и в низком его голосе резче обозначилась надтреснутая нотка, — а потом ревматизм… И вот… В общем, Илюха, плохо ей. Такая журналистка! Такой любопытный до всего человек…

— Валентина Кирилловна — человек редкого мужества и воли, — запрокинув голову и строго глядя в лицо Степняка, вмешалась Лознякова. — Она и лежа в постели не существует, а живет. Я могу это засвидетельствовать как врач, который…

Оборвав, она замолчала. Теперь никто из троих не мог ничего добавить. И, как в первый час знакомства с Юлией Даниловной, Степняку опять показалось, что в маленькую комнату, освещенную беспощадным светом двухсотсвечовой лампы, заглянула война.

5

Дома Степняк, глотая перестоявшийся суп, увлеченно рассказывал Наде о встрече со Львовским, о трагической судьбе Валентины Кирилловны и о том, что Лознякова — жена их бывшего комиссара. Надя слушала с молчаливым сочувствием: Львовского она знала хорошо и помнила, как преобразился он, получив первую весть о том, что его Валентина нашлась.

— И подумай только, — заново переживая все, что было в этот день, горячо говорил Степняк, — только представь себе: такая смелая, яркая, подвижная женщина навеки прикована к постели! Но Лознякова говорит, что она человек редкого мужества и воли, что она и лежа не существует, а живет…

Он сам не заметил, как в точности повторил слова Юлии Даниловны.

Надя вдруг резко поднялась с пустой тарелкой в руках:

— Огурец ко второму хочешь?

— Ты что? — недоумевающе посмотрел на нее Степняк.

— Ничего. Огурец, спрашиваю, дать?

— Я не понимаю…

— Где уж тут понимать! — насмешливо отозвалась Надя. — Там вокруг тебя сплошные герои, да ты и сам скоро героем станешь… На, читай!

Она кинула ему на стол «Вечерку» и, вскинув под бородок, вышла. В газете красным карандашом была обведена какая-то корреспонденция. Степняк, далеко отодвигая от себя газету (очки остались в снятом кителе), прочел сообщение о том, что «к празднику Великого Октября трудящиеся столицы получают замечательный подарок — новую больницу, оборудованную по последнему слову современной медицины». Дальше шло восторженное описание того, о чем сам Степняк мог бы только мечтать, а в заключение сообщалось, что «возглавляет больницу опытный хирург-организатор тов. Степняк, который еще в годы войны…». Степняк, не дочитав, скомкал газету. «Какому идиоту понадобилось?!» Слегка поостыв, он все-таки расправил лист, но последние строки заметки окончательно доконали его. Газета утверждала, что первую партию больных новая больница примет уже в канун праздника.

— Насладился? — появляясь в дверях кухни, спросила Надя.

— Ты в уме?! — закричал Степняк. — Или, может быть, думаешь, что это я водил корреспондента по нашей казарме?

— Не знаю, не знаю, — холодно возразила Надя. — Не ты — так кто-нибудь из твоих героев…

На следующее утро Степняк, размахивая смятой «Вечеркой», ворвался в кабинет Бондаренко:

— Читали?!

Таисия Павловна хитровато улыбнулась из-за своего почти пустого огромного письменного стола. На столе, в тонкой, прозрачной вазе осенние астры переливались всеми оттенками, от бледно-сиреневого до темно-фиолетового.

— Довольны?

— То есть как — доволен? Это же чистое очковтирательство! В операционной шаром покати, угля до сих пор нет, газ не подключен, лифты больше стоят, чем работают, телефонов на этажах нет, строители только сегодня закончат основные переделки, надо еще все мыть, чистить после них… Да и вообще… А тут написано: открываемся в канун Октября.

Бондаренко задумчиво поглядела на взъерошенного Степняка.