Вальведр - [33]

Я забывал, рассматривая и немного разбирая его, о легком смущении, овладевшем мной при его виде, и поклонился ему с симпатией. Он радушно возвратил мне поклон и протянул мне полную чашку воды, которую собирался поднести к губам, говоря, что вода эта так вкусна, что ее стоит предложить как лакомство.

Я принял, уступая невольному влечению обменяться с ним несколькими словами. Но по тому, как он на меня смотрел, я почувствовал, что я для него предмет любопытства или заботы. Я вспомнил, какое у меня вырвалось странное восклицание в его присутствии, и спросил себя, уж не принимает ли он меня за сумасшедшего. Я не мог удержаться от смеха и сказал ему, чтобы успокоить его, ограждая в то же время мое самолюбие:

— Признайтесь, доктор, что вы предписываете мне эту чистую воду, точно лекарство, или делаете опыт с ней, чтобы убедиться, что я не страдаю водобоязнью. Но успокойтесь, вам не придется лечить меня. Я в полном рассудке. Я просто бедный бродячий актер, и вы застали меня в ту минуту, когда я читал отрывок из роли.

— В самом деле? — сказал он с сомнением. — А между тем, вы вовсе не похожи на актера!

— Так же, как и вы вовсе не похожи на сельского доктора. А между тем, вы последователь науки, подобно тому, как я последователь искусства. Что вы об этом скажете?

— Пусть так! — отвечал он. — Я не принимал вас ни за натуралиста, ни за живописца, но, по словам обитателей хижины, я принял вас за поэта.

— Что такое могли они сказать вам обо мне?

— Что вы декламируете вслух в горах. Вот эти добрые люди и сочли вас за сумасшедшего.

— И они послали вас ко мне на помощь, или вы сами пустились на поиски за мной из милосердия?

— Нет! — сказал он, смеясь. — Я не принадлежу к тем докторам, которые бегают за пациентами и требуют их кошелек или жизнь где-нибудь в лесу. Я шел, не торопясь, в местечко Б., преспокойно разгуливая, мне захотелось пить, и сюда меня привлек ропот ключа. Вы декламировали и импровизировали. Я вам помешал…

— Вовсе нет! — вскричал я. — Вы собирались выкурить сигару и, если вы позволите, я тоже выкурю сигару с вами. Знаете ли вы, доктор, что мне очень приятно спокойно встретиться и поболтать с вами минутку?

— Как, вы меня не знаете?

— Так же, как и вы не знаете меня. Но вы представляете для меня импровизированного героя маленькой поэмы, сложившейся в моем актерском мозгу. Так себе, фантазия, шутка, положим, две сцены для описания контраста, представляемого вами и мной, этими двумя различными типами. Первая сцена вся в вашу пользу. Ребенок умирал, а я, засыпая, жалел мать. Вы же ее утешали и к моему пробуждению спасли ребенка! Обстановка была проста и трогательна, и на вашей стороне была лучшая роль. Тем не менее, во второй сцене мне хотелось бы восстановить и честь артиста: вы же понимаете, что нельзя отречься от своей профессиональной гордости. Но что бы мне такое придумать, чтобы оказаться умнее и рассудительнее вас? Решительно не могу ничего придумать, ибо лично мне вы кажетесь во всех отношениях выше меня… Мне нужно бы, чтобы вам хватило скромности помочь мне доказать, что артист есть доктор души, точно так же, как ученый есть врач тела.

— Да, — отвечал мой любезный доктор, садясь подле меня и принимая от меня сигару, — это, действительно, идея, и я весь готов помочь вам осуществить ее. Я не считаю себя выше кого бы то ни было. Но предположим, что умом я очень силен, а философией очень слаб, и что во мне таится большое горе или большое сомнение. Ваше красноречие, изощренное на материях чувства и энтузиазма, должно исцелить меня, расстроив меня или вернув мне веру. Итак, импровизируйте!

— О, потише! — вскричал я. — Я не могу импровизировать, ни на что не отвечая, а вы мне ничего не говорите. Одного предположения недостаточно, я не умею экзальтироваться без всякого повода. Доверьте мне свои огорчения, опишите какую-нибудь драму, а если у вас нет вовсе драмы в жизни, придумайте ее!

Он весело расхохотался на мою фантазию, а между тем, посреди его веселости, мне показалось, что по его прекрасному челу промелькнуло облачко, точно я открыл неосторожно тайную рану. Я не ошибался, он перестал смеяться и сказал мне мягко:

— Знаете что, не будем играть в эту игру или станем играть в нее серьезно. В мои годы в жизни каждого человека имеется своя драма. Моя заключается в следующем: я сильно любил одну женщину, и эта женщина умерла. Что же, найдутся у вас снова идеи, чтобы утешить меня?

Меня так поразила простота его сообщения, что всякое желание остроумничать у меня пропало.

— Простите, пожалуйста, мою неловкость, — сказал я ему. — Мне следовало подумать, что вы не такой ребенок, как я, и что, во всяком случае, этот сюжет разговора не даст мне никакого преимущества над вами. Когда мы с вами расстанемся, я, по всем вероятиям, придумаю какую-нибудь эффектную тираду в стихах или в прозе, чтобы ответить вам или утешить вас. Но здесь, в присутствии вашего лица, невольно внушающего симпатию и речи, внушающей уважение, я чувствую себя до такой степени мальчиком, что не позволю себе даже жалеть вас, так твердо я уверен, что обладаю гораздо меньшими мудростью и мужеством, чем вы сами.