ПРЕДИСЛОВІЕ.
Послѣ злополучныхъ іюньскихъ дней 1848 года, взволнованный и удрученный, до глубины души, бурями внѣшней жизни, я постарался обрести въ уединеніи, если не покой, то, по крайней мѣрѣ, вѣру. Если бы я былъ профессіональнымъ философомъ, я бы могъ вѣрить или предполагать, что вѣра въ идеи способствуетъ спокойствію души, несмотря на гибельныя событія современной исторіи; но для меня это невозможно, и я смиренно сознаюсь, что даже увѣренность въ будущемъ, которое ниспослано Провидѣніемъ, не могло бы заглушить въ артистической душѣ приступовъ печали по поводу настоящаго, омраченнаго и израненнаго междуусобной войной.
Для людей дѣйствія, лично интересующихся политическимъ событіемъ, во всякой партіи, во всякомъ положеніи существуетъ волненіе надежды или опасенія, злоба или радость, упоеніе побѣдой или досада на пораженіе. Но для бѣднаго поэта, равно какъ и для праздной женщины, которые слѣдятъ за событіями, не находя въ нихъ прямого и личнаго интереса, каковъ бы ни былъ результатъ борьбы, всегда есть глубокое отвращеніе къ пролитой крови съ какой бы ни было стороны, и какое-то отчаяніе при видѣ этой ненависти, этихъ оскорбленій, угрозъ, клеветы, поднимающихся къ небесамъ, какъ отъ нечистой жертвы соціальныхъ потрясеній.
Въ эти-то минуты, такой грозный и могучій геній, какъ у Дантона, пишетъ своими слезами, своей желчью нервами, ужасную поэму, драму, полную мученій и стенаній. Надо быть такимъ закаленнымъ, какъ эта желѣзная и огненная натура, чтобы остановить свое воображеніе на всѣхъ ужасахъ этого символическаго ада, когда имѣешь передъ глазами скорбное чистилище отчаянія на землѣ. Въ наше время художникъ, болѣе мягкій и чувствительный, представляющій только отблескъ и отголосокъ поколѣнія, подобнаго ему, ощущаетъ настоятельную потребность отвратить взоръ и развлечъ воображеніе, перенесясь къ идеалу мира, невинности и грезъ. Его душевная слабость заставляетъ его такъ дѣйствовать, но пусть онъ ея не стыдится, такъ какъ въ этомъ также заключается и его долгъ. Въ тѣ времена, когда зло происходитъ отъ того, что люди не признаютъ и ненавидятъ другъ друга, миссія художника — прославлять кротость, довѣріе, дружбу, и напоминать такимъ образомъ людямъ, ожесточеннымъ или павшимъ духомъ, что чистота нравовъ, нѣжныя чувства и первобытная правдивость существуютъ и могутъ существовать на землѣ. Прямые намеки на современныя несчастія, воззваніе къ волнующимъ страстямъ, вовсе не есть путь къ спасенію; тихая пѣснь, звукъ сельской свирѣли, сказки, усыпляющія маленькихъ дѣтей безъ страха и страданія — лучше, чѣмъ зрѣлище дѣйствительныхъ золъ, да еще усиленныхъ и омраченныхъ лживыми красками.
Проповѣдовать единеніе, когда убиваютъ другъ друга, это все равно, что взывать въ пустынѣ. Бываютъ времена, когда души такъ взволнованы, что остаются глухи ко всякому непосредственному увѣщанію.
Съ этихъ іюньскихъ дней, которыхъ неизбѣжнымъ слѣдствіемъ являются настоящія событія, авторъ этого разсказа поставилъ себѣ задачей быть благодушнымъ, хотя бы это ему стоило жизни. Онъ предоставляетъ смѣяться надъ его пастушескими идилліями, какъ предоставлялъ смѣяться и надъ всѣмъ остальнымъ, не обращая вниманія на приговоры нѣкоторыхъ критиковъ. Онъ знаетъ, что онъ доставитъ удовольствіе тѣмъ, кто любитъ такого рода тонъ, а развлекать страдающихъ его же печалью, т. е. отвращеніемъ къ ненависти и мести, значитъ приносить имъ наибольшее благо; правда, благо мимолетное, облегченіе скоро проходящее, но болѣе дѣйствительное, чѣмъ страстныя рѣчи, и болѣе поразительное, чѣмъ классическіе доводы.
Жоржъ Зандъ.
Ноганъ, 21 декабря 1851 года.
МАЛЕНЬКАЯ ФАДЕТТА.
I.
Дѣла отца Барбо изъ ла-Коссъ шли не дурно, такъ какъ онъ состоялъ при городскомъ совѣтѣ своей общины. У него было два поля, которыя не только питали его семью, но и, кромѣ того давали доходъ. Онъ сбиралъ сѣно со своихъ луговъ полными подводами; всѣ признавали его кормомъ перваго сорта, за исключеніемъ того сѣна, которое собиралось съ ручья и было немного испорчено тростникомъ.
Домъ отца Барбо былъ хорошо выстроенъ, покрытъ черепицей, красиво поставленъ на косогорѣ, съ садомъ, дающимъ хороший доходъ, и съ виноградникомъ величиной въ 6 десятинъ.
Наконецъ, онъ имѣлъ за ригой прекрасный фруктовый садъ, называемый у насъ ушъ (une ouche) гдѣ изобиловали сливы и гиньскія вишни, груши и садовая рябина. Даже орѣшники на окраинахъ считались самыми старыми и лучшими на двѣ мили кругомъ.
Отецъ Барбо былъ человѣкъ бодрый, веселый, не злой, любящий свою семью, справедливый къ своимъ сосѣдямъ и прихожанамъ. У него уже было трое дѣтей, когда мать Барбо, убѣдившись, что у нихъ добра хватитъ на пять душъ, и что не надо терять времени, такъ какъ приближаются: зрѣлые годы, подарила ему двойню сразу, двухъ славныхъ мальчиковъ; они такъ были похожи, что почти невозможно было ихъ различить, скоро всѣ убѣдились, что это двойники, т. е. близнецы съ поразительнымъ сходствомъ.
Бабка Сажеттъ, принявшая ихъ въ свой передникъ, когда они появились на свѣтъ, поспѣшила сдѣлать перворожденному маленький крестъ на рукѣ, а то, по ея словамъ, кусокъ ленты или ожерелье можно потерять и, такимъ образомъ исчезнетъ право старшинства. «Когда ребенокъ окрѣпнетъ, — говорила она, — надо будетъ ему сдѣлать никогда неизгладимую мѣтку»; ея совѣтъ тотчасъ привели въ исполненіе. Старшаго мальчика назвали Сильвэномъ, но скоро его переименовали въ Сильвинэ, чтобы отличить его отъ брата, крестившаго его, а младшаго назвали Ландри, и не измѣняли больше его имени, потому что его дядя, крестившій его, съ малыхъ лѣтъ привыкъ называться Ландришемъ.