Валтасаров пир. Лабиринт - [24]

Сейчас он очищал лестницу от обломков. Фонарик болтался на поясе, и толку от него было мало. Уриашевич погасил его. И тогда заметил, что там, где он орудует лопатой, чуть светлей, чем в остальной части подвала. Задрав голову, он увидел прямо над собой в крыше разрушенной лаборатории пробоину, а в ней — клочок неба с мерцающими звездами. Лопата скрежетала по цементу, обломки с грохотом отлетали в сторону; за веревку дергать нужды не было: доносившиеся звуки лучше всяких сигналов убеждали Хазу, что все в порядке. Анджей прервал работу и направился к окну.

— Привяжи где-нибудь веревку, — сказал он, — и выйди на улицу, покарауль. А в случае чего дай знать. А то, сдается мне, шум этот за версту слышно.

— Хорошо!

Хаза исчез в темноте.

Анджей вернулся обратно и тщательно очистил лестницу, чтобы легче было действовать. Потом посветил фонариком, стараясь припомнить, где Кензель советовал поддеть киркой. Ага! Между порогом и ступеньками зияла щель, видно, толчок при взрыве был изрядный. Уриашевич ударил, поддел — и готово! Все оказалось проще, чем он предполагал. Доступ к картине был свободен, но самой картины не было.

Уриашевич почувствовал, что его сейчас вырвет, и судорожно стал глотать наполнившую рот слюну. Потом опустился на колени, несколько раз вздохнул, чтобы успокоиться, и поглубже заглянул в отверстие под ступеньками. Картину могло ведь и отбросить взрывом. Но зачем обманывать себя! Низкая ниша была пуста. И никаких следов, даже царапин на том месте, куда он вложил в свое время картину. Ее украли! Не могла же она сама вмуроваться в стены или врыться в землю, как крот. Немцы наткнулись на нее, когда вывозили машины, и забрали. Ясно как божий день.

И хотя сомнений не оставалось, Анджей не уходил. Он присел на ступеньки, вертя фонарик в руках, потом примостился на другом месте, откуда хорошо виден был весь тайник. По временам он наклонялся, заглядывал внутрь, черенком лопаты шарил по земле. Ничего не поделаешь, на этом надо поставить крест!

Подойдя к оконцу, Анджей свистнул — сначала тихонько, потом погромче.

— Збышек! — позвал он приглушенным голосом. — Гоп-гоп! — Ему почудилось, будто кто-то идет. — Хаза?! — не то оклик, не то вопрос прозвучали в его голосе.

Но никто не ответил. Послышалось, значит. Пришлось выкинуть наверх кирку и лопату, потом, уцепившись за раму, подтянуться и вылезти наружу. Только тогда перед ним вырос Хаза.

— Прости, но по улице шла такая…

— «Пира» нет! — перебил его Уриашевич.

— Нет?

— Нет! Нету!

Вокруг было темно и тихо. Хаза положил руку ему на плечо.

— Ну что ж, в жизни всякое бывает! — изрек он. — Я как раз этого и боялся. После освобождения тут все подвалы обшарили. Может, это Любич, его рук дело?

— Нет! — подумав, сказал Уриашевич. — Кто-то раньше сделал это. Кто-то, кто шнырял тут после капитуляции, но еще до того, как город разрушили окончательно. Это могли быть только немцы. Ход в тайник засыпан обломками, значит, это произошли до взрыва.

— Верно, — согласился Хаза. — Какой-то немец умыкнул ее у тебя.

— Какое значение имеет, кто, когда и при каких обстоятельствах, — проговорил Анджей в раздумье. — Ее нет! Она пропала!

Они стояли в абсолютной тьме. На небе — ни звездочки, в спящем городе — ни единого огонька.

— Не горюй! — обратился Хаза к Анджею со словами утешения. — Найдутся у меня для тебя и работа и деньги. Раньше я не предлагал, но помнишь, говорил тебе, что не всякие методы борьбы… что есть такие методы…

Все, не имеющее отношения к картине, Анджей в одно ухо впускал, а в другое выпускал. Он не проронил ни слова. И лишь когда подошли к дому, предложил:

— Давай переночуем наверху. Лучше не ходить по Варшаве ночью. Говорят…

— Ты что, с ума сошел! Вы там, за границей, я вижу, сбрендили совсем со страха. Женщины и те одни по городу ходят, — прибавил он, — а ты! — И, выпустив руку Анджея, перестал его уговаривать. — Дело твое, я побегу!

Он торопливо зашагал прочь, выругался, споткнувшись, но не замедлил шага, — ему не терпелось уйти поскорей. А Уриашевич открыл дверь ключом. У него совершенно вылетело из головы, что инструменты и брезент надо снести в подвал, и он потащился со всем этим наверх. Постелил себе на кровати Климонтовой и лег. Но через час встал. Одолевавшие его мысли не давали покоя. Взял одну книгу, отложил, взял другую. Читал с трудом, будто заставлял себя есть сухую, несоленую кашу. Лишь на рассвете глаза у него стали слипаться. Он лег и моментально заснул.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Проснулся он с головной болью. Спал плохо и отдохнувшим себя не почувствовал. Раз десять снилось ему одно и то же: будто он не успел прибраться у теток в подвале. Он открыл глаза, осмотрелся: в комнате царил полумрак, на улице моросил дождь. Надо вставать и, несмотря ни на что, начинать новый день, хотя все мечты и надежды развеяны. Он сел в постели.

И вдруг замер. Возле плиты в другом конце комнаты кто-то спал на составленных у стены стульях. Анджей приблизился на цыпочках: девушка. Стульев не хватило, и голова ее лежала на корзине, на голых прутьях, — сползла с импровизированной подушки: с набитого книгами и обернутого платком портфеля. Ясное дело, вернулась, когда он спал.