Валтасар - [3]

На выходе с базара ловко управлялся с огнем фокусник в индийском наряде. Он ходил по раскаленным углям, выдувал изо рта гигантских размеров пламя, добывал огонь из каждой безделушки, подсунутой ему зрителями.

Выбравшись с базара, я нашел одноименную улицу, ведущую к прорезавшему восточные кварталы Вавилона каналу Арахту, двинулся по ней в сторону Ниппурских ворот. На пересечении с улицей «Того, кто слышит каждого, кто обращается к нему за милостью» приметил дом.

Его я оставил, возвращаясь из первого путешествия в Вавилон. К этому же порогу и теперь привела меня дорога.

Часть I Серебряное царство

Тебе, царь, вот какое было видение; вот какой-то большой истукан; огромный это был истукан, в чрезвычайном блеске стоял он перед тобою, и страшен был вид его

У этого истукана голова была из чистого золота, грудь и руки его — из серебра, чрево его и бедра его медные.

Голени его железные, ноги его частью железные, частью глиняные.

Даниил; 2, 31-32

Глава 1

Навуходоносор испустил дух ближе к утру, скончался тихо, внезапно. Успел, правда, окликнуть Рахима, однако голосу не хватило прежней властной силы. Все равно телохранитель, декум[9] царской стражи, стоявший на посту за дверью, что-то уловил, встрепенулся. Мгновение испытывал сомнение — может, почудилось, послышалось, но печень подсказала: беда, поспеши. Тут раздался пробравший до дрожи вопль наложницы. Страж бросился в спальню. Застал только хрип, последний вздох — выдоха уже не было. Царь лежал на спине, раскинув руки, глаза открыты. Вмиг заострился нос, открытые глаза опустели. Рахим едва сдержал крик. Соскочившая с постели женщина, согревавшая царя в эту на удивление зябкую осеннюю ночь, забилась в угол, со страху опрокинула подставку, и драгоценная, вырезанная из молочно-белого алебастра ваза полетела на пол. Падала томительно долго, наконец, раздался звон, и наложница, закатив глаза, растянулась на полу.

Свершилось! Рахим глянул на девицу. Ничего, скоро придет в себя. Дело молодое, женское. Позвать лекаря? И что? Если свершилось, чем лекарь поможет? Телохранитель опустился на пол рядом с царским ложем, тупо уставился в пол и задумался — куда ему теперь без господина?

Мелькнула было мысль, как быть народу без хозяина, и тут же растаяла. Разбредутся людишки, попрячутся по хижинам и дворцам. Удивительно, прикидывал Рахим, на дворе сухо, ветрено, с гор нагнало холод, скоро наступит завтра, над городом встанет Шамаш-защитник,[10] а для господина время остановилось. Он навек ушел в Страну без Возврата.

Теперь и для него, Рахима, время тоже должно остановиться?

Сколько раз за последние полгода он прокручивал в голове последствия кончины государя. Прикидывал и так и этак, что ему, Рахиму, начальнику личной стражи царя, ждать в этом случае. К подобным задумкам ненавязчиво, но постоянно его подталкивал сам царь. Советовал, что ли? Кто их поймет, осененных царственностью, пребывающих в родстве с небожителями?! Как-то Навуходоносор похлопал по жирной спине заметно состарившегося Набузардана[11] и спросил.

— Помнишь, как мы дрались в школе?

Тот кивнул.

— А тот день, когда моего отца провозгласили царем?

Набурзардан, верный соратник и друг, еще раз наклонил голову.

— Помру я, куда пойдешь? — добавил Навуходоносор и ласково улыбнулся.

У главнокомандующего пехотными кисирами[12] слезы потекли. Рахим даже отвернулся — совсем ослаб разрушитель Урсалиммского храма!

В последнее время царь часто вспоминал отца, родственников, друзей, потерянных на таком долгом пути как жизнь. Добрым словом и не раз помянул прежнего своего учителя Бел-Ибни, советовался с Рахимом, как могла бы сложиться судьба умника и печальника Иеремии, не убей его в Египте злые люди. И вот однажды ткнул пальцем в самого Рахима.

— Тебя во дворце не любят, — заявил царь. — Стоит мне уйти к Эрешкигаль,[13] сожрут заживут.

Ошеломленный Рахим ответить сразу не решился. Царь помолчал, видимо, дожидаясь ответа, потом повздыхал и развел руками.

— На мою помощь не рассчитывай.

Царь словно в воду глядел — неприязнь к человеку, имевшему самый близкий доступ к правителю и не торговавшему этим даром, более всего беспокоила самого Рахима. Конечно, вслух он никогда бы не заикнулся о том, что его ждет после смерти царя, однако стоило только ненароком задуматься о будущем, печень леденела от страха. Но царю, как видно, подобные вопросы были явно по нраву. Утешение, что ли, в них находил, поднимал свой дух или так своеобразно прощался с соратниками?

Подставь спину решил подыграть правителю. — В отставку выйду, хозяйством займусь. — Э-э, пустое, — скривился царь, потом покивал. — Ну, занимайся, занимайся.

Этот разговор и припомнился Рахиму-Подставь спину у тела господина. Припомнилось также, что не каждому великий Навуходоносор задавал подобные вопросы. Своего любимца, военачальника Нериглиссара и многих других вояк из урожденных халдеев, а также наследника Амель-Мардука он никогда ничем подобным не тревожил, словно предначертанность их судеб была ему хорошо известна или их будущее попросту не интересовала дряхлеющего царя. А вот внука своего, сына Нериглиссара и своей дочери Кашайи, Лабаши-Мардука буквально изводил, подразнивал: «Умру, чем займешься? На кого будешь похабные стишки сочинять?»