Вальс деревьев и неба - [40]

И я не беспокоюсь. Если это случится, то, возможно, станет не катастрофой, а удачей, знаком судьбы, у нас появится причина навсегда остаться вместе. Винсент любит детей; когда встречает их на улице, играет с ними, он обожает своего племянника — сына, которым только что обзавелся Тео, дав ему имя брата. Он часто говорит со мной о маленьком Винсенте и хочет написать его портрет. Если это несчастье или счастье, уж не знаю, случится, я не скажу никому, кроме моего возлюбленного, и мы уедем отсюда, отправимся вдвоем в Америку или еще куда-нибудь, куда он захочет, и я посвящу себя его счастью, его живописи и его сыну, он станет самым счастливым мужчиной на свете, с семьей, которая даст ему цель в жизни, и любящей женщиной рядом.

Каждую ночь я жду, пока заснет Луиза; к счастью, как я уже говорила, у нее крепкий сон. В те времена ложились рано, радио не существовало, и в половине девятого все уже были в постелях. Я терпеливо выжидаю, прислушиваясь к малейшему шуму в ее комнате, и, когда до меня доносится спасительный храп, я свободна, как ветер, и могу отправляться, куда пожелаю; каждый вечер я прихожу к Винсенту в его комнату и возвращаюсь до того, как займется заря, никем не замеченная. В конце недели, когда приезжают отец и брат, мне приходится действовать с большей осторожностью, потому что оба долго читают перед тем, как заснуть; лучик света под дверью их спальни велит мне удвоить предосторожности, иногда до одиннадцати часов, но, когда покой мрака овладевает нашим домом, я могу упорхнуть и исчезнуть, как привидение. Я снимаю башмаки и иду босиком по холодному полу, чтобы производить меньше шума, я выучила, какие ступеньки скрипят и как их обходить, прижимаясь к стене, — особенно те места, что у перил, потому что их потрескивание рискует всех перебудить. Никто ничего не заподозрил и ни о чем не догадывается.

Поскольку я возвращаюсь с первыми проблесками света, то утром долго не встаю, говорю, что зачиталась допоздна и по загадочным причинам вообще с трудом засыпаю. Отец, который находит, что я неважно выгляжу, пользует меня настойкой из мака, валерианы и других трав — смесь, состав которой он держит в секрете, она творит чудеса со страдающими бессонницей вроде меня, и они спят, как дети. Я благодарю его за заботу и день за днем каждый вечер поднимаюсь к себе с дымящейся чашкой, которую тут же выплескиваю в окно. При пробуждении у меня всегда усталый вид. Он раздосадован тем, что его снадобье не оказывает на меня должного воздействия, и не может понять, в чем причина. Или же, как он предположил, моя бессонница происходит от теперешней луны, такой раздутой и янтарной, которая будоражит чувства, и с этим он ничего поделать не может.

Мой обман слишком дерзок, чтобы его не заметили, рано или поздно отец, такой проницательный, прочтет его на моем лице, как в открытой книге, потому что я неспособна что-либо долго скрывать; но вдруг обнаружилось, что я куда хитрее, чем сама полагала, и сжигающее меня изнутри возбуждение прекрасно прячется за усталым лицом и вымученными движениями. Луна, как бы она ни раздувалась, здесь ни при чем. Любовь обладает болеутоляющими свойствами, и я за несколько дней и несколько ночей перешла от подросткового ужаса, что мою тайну раскроют, к осознанию своей свободы и спокойствию. Во мне не было беспечности, но я отделилась от власти отца, я упорхнула и оказалась вне его досягаемости, вне его суда, он больше не может ни удержать меня, ни поймать.

Жизнь с Винсентом вошла в свое русло, днем он пишет, и я могу сказать, что если полотна того периода относятся к самым прекрасным его работам, то именно потому, что он был счастлив и радостен. Несмотря на наши ночи, он встает в пять утра и уходит на природу с мольбертом и сумкой под мышкой, чтобы создать мир цвета, передать который способен он один. Его нельзя беспокоить, прерывать, стеснять, только так он любит жить, и мы встречаемся вечером. Иногда после полудня я иду искать его, уже зная уголки, которые его вдохновляют, с которыми он чувствует связь: ряды деревьев, будоражащие его воображение, волнистые поля и покосившиеся стога, которые он решил переделать на свой манер. Часто он ускользает от моих глаз, я прохожу рядом, так и не заметив его, и он потом говорит: Я недавно видел, как ты гуляла, и мне было приятно на тебя смотреть. Иногда я вижу его на вершине холма или в глубине долины, он ведет сражение на холсте, а я издалека наблюдаю, как он пишет, замирает в сомнениях, начинает снова, отступает и бросается вперед, словно закончить надо как можно скорее. Случаются моменты неуверенности, когда он не знает, с какой стороны приняться, какой цвет будет вибрировать сильнее, или когда он не думает ни о чем, раздавленный взятой на себя задачей, сомневаясь, что у него получится, если только он не вложит последние силы. Он так и застывает с опущенными руками на целый час, не двигаясь, только всматриваясь в белое полотно, потом начинает кончиком пальца чертить на нем невидимые знаки, которые существуют только в его глазах, перебирает кисти, смешивает краски на палитре и бросается без оглядки, как человек, не умеющий плавать, кидается в воду, надеясь достичь берега, и заканчивает картину за считаные минуты.