Вальпургиева ночь. Ангел западного окна - [6]

Как известно, Майринк считал, что его романы должны напрямую обращаться к внутреннему миру человека как неповторимой индивидуальности, «говорить с каждым читателем лично», позволить ему увидеть в произведении собственное «Я». Это значит, что автор ставил перед своими произведениями задачу, подобную той роли, которую Зрцадло играет в художественном мире. Таким образом, центральной фигурой «Вальпургиевой ночи» Майринка оказывается образ его собственного творчества, позволяющего общение с автором и после его смерти.

Однако роль Зрцадло в романе, разрушающем привычные представления о времени, этим не ограничивается. Иное измерение намечено уже первой характеристикой актера, подчеркивающей его связь и с вечностью, и с историей человечества: «Прямо древнеегипетский фараон, выбравший облачение комедианта, чтобы никто не узнал его мумию». Под маской лицедея скрывается не только персонифицированные роман или романы Майринка, но и художественное творчество как таковое, традиция, на которую опирался писатель. Легкий отблеск иронии, «шутовские одежды» фразы лишь подчеркивают ее значимость.

Что же происходит с этой удивительной фигурой на протяжении романа, почему она погибает, став лишь призраком и кожей на барабане, под бой которого и проходят кровавые сцены бунта? Объяснение этой метаморфозе обнаруживается еще в монологе Зрцадло из четвертой главы, где актер формулирует своего рода предсказание собственной судьбы. Он говорит, что тот, у кого нет «Я», становится «мертвым зеркалом, в котором мелькают демоны».

Зрцадло, изначально не являясь личностью, нуждается в «Я» других людей, но лишается их по мере приближения бунта. В окружающей его толпе более нет места индивидуальности, остаются лишь духи кровожадных предков, вселившиеся в потомков, и безумствующая чернь. Предсказание сбывается. И вот в шестой главе актера Зрцадло «мотает из стороны в сторону во время схватки за власть над ним двух противоборствующих сил». Третьим демоном стал Ян Жижка, незримая сила, «и лунатик покорился ей».

С этого момента Зрцадло как олицетворение художественного творчества прекращает свое существование — искусство, как его понимал писатель, не может существовать без личностей, способных наполнить книги частицами своего «Я». К счастью, романы Майринка не разделили печальную участь Зрцадло. Им лишь понадобилось несколько десятилетий, чтобы переждать трудные времена и вновь оказаться на книжных полках и в руках читателей. Можно с уверенностью предположить: еще многие подтвердят, что «устами незнакомца» в мире «Вальпургиевой ночи» с ними вело беседу их собственное «Я» и что в «долгой череде» картин из «Ангела западного окна» они не раз видели самих себя.

Ю. Каминская

Вальпургиева ночь Перевод В. Фадеева

Глава первая Актер Зрцадло

За окном взлаял пес.

Раз и еще.

Потом настороженно умолк, будто вслушиваясь в ночь и пытаясь учуять, какими она чревата событиями.

— Мне кажется, это всполошился Брок, — сказал старый барон Константин Эльзенвангер, — надо полагать, сейчас пожалует господин гофрат.

— Тем паче нет резону брехать, — строго заметила графиня Заградка — старуха с белоснежными буклями, орлиным носом и кустистыми бровями, осенявшими черные, как тихие омуты, глаза, — словно ее покоробило дерзкое нарушение приличий. Она начала еще проворнее тасовать колоду для игры в вист, хотя уже полчаса только этим и занималась.

— А что, собственно, он делает весь божий день? — полюбопытствовал императорский лейб-медик Тадеуш Флюгбайль. Умное, гладко выбритое лицо в глубоких морщинах и старомодное кружевное жабо — этого господина можно было принять за призрак давно опочившего предка, который примостился напротив графини в кресле с подголовником, подтянув свои бесконечные тощие ноги так, что колени чуть ли не упирались в подбородок.

Здесь, на Градчанах^{1}, студенты окрестили его Пингвином и провожали неудержимым хохотом всякий раз, когда ровно в полдень он усаживался у ворот замка в крытые дрожки, с которыми кучеру приходилось изрядно повозиться, приподнимая и вновь закрепляя верх экипажа, чтобы в нем могла поместиться почти двухметровая фигура Флюгбайля. Столь же канительная операция проделывалась через несколько минут пути, когда седоку предстояло ступить на тротуар перед дверями трактира «У Шнелля», где господин лейб-медик имел обыкновение поедать второй завтрак, рывками сгибаясь над столом и по-птичьи склевывая горячие куски.

— Кого ты имеешь в виду? — спросил барон Эльзенвангер. — Брока или гофрата?

— Разумеется, господина гофрата. Чем он занят весь день?

— Небось играет с детьми в Хотковых садах.

— С детями, — поправил Пингвин.

— Нет! Он-играется-с-детьми, — вмешалась графиня, раздельно и со значением отчеканив каждое слово домотканого немецкого языка градчанской аристократии.

Смущенные старики молчали.

В парке вновь залаял пес, вернее, теперь уже глухо взвыл. И тут же открылась темная, красного дерева дверь с живописным изображением пастушков и пастушек, и в комнату вошел гофрат Каспар фон Ширндинг, как обычно поспешая в урочный час сыграть в вист с гостями городского замка барона Эльзенвангера.