Вальпургиева ночь. Ангел западного окна - [40]

Не слушай меня, когда я в муках молю Тебя послать мне смерть.

Утоли его жажду, но не дай ему обагрить свои руки кровью человеческой, угаси его жизнь прежде, чем он замарает их смертоубийством. И если для этого нужна жертва, продли дни моих мучений и сократи его дни, чтобы он не мог совершить грех… И не возложи на него вину за то, к чему его влечет злой рок… Я знаю, он идет на это только ради нее…

Но молю тебя не винить и ее. Тебе ведомо, я любила ее с первого дня, как свое родное дитя. Дай же ей, Пресвятая…

Поликсена отскочила от окна и побежала прочь. Она чувствовала, что вот-вот прозвучат обращенные к небу слова, которые прожгут своим огнем портрет, заключенный у нее в груди… И противилась этому так, будто ею повелевал инстинкт самосохранения. Вселившийся в нее призрак покойной графини чуял угрозу изгнания из живой груди назад, в галерею мертвецов, под своды дворца барона Эльзенвангера.

В среднем ярусе Далиборки, в жуткой каменной чаше, куда слуги карающего правосудия некогда бросали своих жертв, обреченных на сумасшествие и голодную смерть, собралась группа мужчин. Они уселись на полу, образуя тесный круг, в середине которого зияло отверстие. Через этот черный зев спихивали в подвал трупы замученных и казненных.

В стенных нишах горели ацетиленовые факелы, их слепящий свет, казалось, смывал краски, обесцвечивая лица и одежды собравшихся, сглаживая неровности и как бы разлагая все видимое пространство на две контрастные стихии: голубоватую снежную белизну и черные, как деготь; тени…

Поликсена неслышно поднялась в темное помещение, куда приходила на свидания с Оттокаром. Она опустилась на пол возле отверстия, соединявшего два яруса, и начала наблюдать за тем, что происходит внизу. По всей видимости, участниками сходки были главным образом рабочие машиностроительных и военных заводов — широкоплечие мужчины с суровыми лицами и чугунными кулаками. Сидевший возле русского кучера Оттокар с его субтильной фигурой выглядел в этом кругу просто ребенком.

У нее создалось впечатление, что он вообще не знаком с этими людьми, так как даже никого не знал по имени.

В стороне от них на какой-то каменной глыбе притулился человек с опущенной головой. Казалось, он спал. Это был актер Зрцадло.

Русский, вероятно, только что закончил речь, которую она не успела услышать, именно ему адресовались самые разные вопросы. Из рук в руки передавали брошюру, выдержки из которой он, должно быть, цитировал.

— Петр Алекс-се-евич Кро-пот-кин, — по слогам прочитал чех-лакей, сидевший слева от оратора, прежде чем вернуть ему брошюру. — Это русский генерал? Вот вместе с русскими войсками мы и будем громить жидов, пока всех не перебьем, пан Сергей…

— Что?! — взревел русский. — Вместе с солдатами? Да мы сами станем господами! К черту войска! Сам знаешь, как они давали нам прикурить. От солдат, кроме пуль и картечи, ждать нечего. Мы боремся за свободу и справедливость, мы боремся против всякой тирании. Мы сотрем в порошок государство, церковь, дворянство, буржуазию! Мало они тиранили и околпачивали нас?.. Я устал повторять тебе это, Вацлав!.. Мы утопим дворян в их собственной крови, рассчитаемся со своими притеснителями, не пощадим никого из них — ни мужчин, ни стариков, ни детей, ни женщин…

Он начал молотить руками воздух и уже хрипел от ярости.

— Верно! Утопим в крови! — крикнул мгновенно переубежденный лакей. — Тут мы заодно!

Послышался одобрительный гул.

— Постойте! Я не могу на это пойти, — вскочив на ноги, заявил Оттокар. — Бросаться на безоружных! Что я, цепной пес… Нет уж… я…

— Молчи, Вондрейц! Ты обещал, ты клялся! — загремел русский и попытался схватить его за руку.

— Ничего похожего я не обещал, пан Сергей! — Оттокар оттолкнул лапу, норовившую сдавить ему локоть. — Я поклялся не выдавать то, что увижу и услышу здесь, даже если из меня это будут клещами тянуть. И свое слово я сдержу… Я открыл вам Далиборку, чтобы мы могли здесь собраться и все обсудить… Ты обманул меня, Сергей, сказал, наша цель…

Он не успел закончить, русский поймал-таки его руку и повалил Оттокара. Завязалась схватка, которая, однако, тут же была остановлена.

Огромный детина, рабочий с широким, как тигриная морда, лицом надвинулся на русского и грозно сверкнул глазами:

— Отстаньте от него, пан Сергей. Здесь каждый волен говорить как пожелает. Вам понятно? Я — кожевник Станислав Гавлик… Что ж. Без крови не обойтись. Так надо. По-старому жить нельзя. Но есть люди, которые кровь на дух не переносят. А он — всего лишь музыкант.

Побледнев от затаенной ярости, русский грыз ногти и сквозь опущенные веки косился на лица других заговорщиков, пытаясь угадать, кто из них на его стороне в этой сваре.

Разлад со своими был сейчас куда как некстати. Необходимо во что бы то ни стало удерживать поводья в своей руке. Все его помыслы и амбиции сводились к одному-единственному пункту: быть во главе движения, какое бы название оно ни носило.

В реальные перспективы нигилистических теорий он никогда не верил, не такой уж был простак. Пусть этой кабинетной ахинеей тешатся мечтатели и болваны.

Но подстегивать тупую толпу нигилистическими лозунгами, чтобы устроить заваруху и поймать рыбку в мутной воде, то есть дорваться до какой бы то ни было власти и посидеть наконец в карете, а не на козлах, — вот изюминка анархического учения, и кому как не кучеру видеть это. Истинный девиз нигилистов: «Посторонись и дай мне дорогу!» — давно стал его убеждением.