Валиханов - [88]

Он велел остановить тарантас возле полоски пашни. Что и говорить, тощи казахские нивы. Но дайте казаху время поучиться, дайте ему земледельческие орудия, и он сможет сам прокормить себя хлебом. Однако ни при каком старании казах не сможет выращивать в условиях степного климата виноград и персики, которые великолепно растут не только в Италии, но и у дикокаменных киргизов. У каждого народа свои условия развития. В сельском хозяйстве при культивировании растений учитывают все нужды самого растения — какая ему нужна почва, сколько тепла и сколько влаги. Так и в науках общественных надо исходить из условий жизни народа.

Солнце садилось, Чокан почувствовал, что у него начинается жар. Ишмурат Ибрагимов уверял, что до аула Валихановых рукой подать, ага-султан ждет… Но Чокая распорядился заночевать в казачьей станице. Он надеялся за ночь согнать жар. Отлежится и встанет утром здоровехонек, появится перед родными честь честью.

Бородатый станичник в мундире и при медалях провел Чокана в чистую горницу.

— Долгонько изволили гостевать в столице, ваше благородие.

— Водка у тебя есть? — спросил Чокан.

Станичник и глазом не моргнул — принес графинчик и рюмку.

— Спасибо, — сказал Чокан. — Только мне рюмка ни к чему. Обтереться надо… Простудился…

Из окна он видел, что на улице перед домом собираются джатаки. Много их теперь стало в каждой станице. Почти у каждого казака на подворье стоит юрта. Джатак и пашет, и косит, и пасет скот казака, а жена джатака и полы моет, и стирает — прислуга за все.

Вошел Сейфулмулюков, заметил графин, отвернулся.

— Ступай, достань чистое белье, — приказал Чокан. Совсем плохо ему стало, зубы выстукивали дробь. Скорее бы растереться докрасна и в постель. Куда он провалился, чертов денщик?!

Вместо денщика явился встревоженный Мукап.

— Что за солдат с вами приехал? Люди его спросили: «Что наш торе делает?» Он в ответ стал вас ругать. «Я, — говорит, правоверный мусульманин, а торе меня заставляет мазать его с ног до головы проклятой водкой».

— И что же сказали ему люди?

— Плохо про вас сказали. «Пить, значит, недостаточно, а надо еще и себя мазать, вот так горе». Старик один очень рассердился и стал плеваться: «Научился всему хорошему, нечего сказать!»

— Да-а… — иронически протянул Чокан. — Мой денщик свою службу знает.

Нечестивое лечение все же оказалось на пользу. Утром он почувствовал себя лучше.

Гладкая дорога за станицей кончилась. Тарантасы двинулись прямиком по степи под крик множества усердных погонщиков. Гонцы летали туда и сюда, оповещая ага-султана, что сын едет, что он уже близко.

За пригорком открылся многолюдный табор. Отдельно стояли две белые десяти канатные юрты. Одна — Чингиса, другая — Жакупа. Чего бы проще — подъехать к юртам, обнять отца и брата. Ведь так давно не видались! Но нет, в ауле султана Валиханова все должно свершиться строго по обычаю. Тарантасы остановились, не доехав до табора. Чокан отправил Мукана просить у отца приема. Мукан вернулся и объявил, что отец приглашает пожаловать к нему. Но идти одному тоже не полагается. Из аула пришел Жакуп, с ним несколько двоюродных братьев — чтобы сопровождать Чокана. Жакуп заметно робел перед блестящими эполетами штабс-ротмистра и орденом. Когда приблизились к отцовской юрте, Жакуп забежал вперед и поднял перед Чоканом войлочную дверь. Это была оплошка младшего брата. Но почему-то знатоки этикета осудили Чокана:

— Не хочет и двери сам поднимать… Да уж испорчен, испорчен, видно уж по всему…

В юрте так же, как всегда: на богатом ковре сидел Чингис, и поодаль от него располневшая Зейнеп. Чокан понял по ее взгляду, что мать вот-вот разрыдается, но исполнил обычай — подошел сначала к отцу, опустился перед ним на колени. Отец обнял его и коснулся губами лба. И тут раздался вскрик матери:

— Чоканым, сын мои, иди ко мне!

Он поднялся с коленей, сделал шаг и склонился к матери. Она целовала его и омывала слезами.

— Чоканым, радость моя, что с тобой? Ты весь исхудал, косточки видны… — По ее приказу служанки проворно расстелили скатерть, принесли кумыс. — Пей кумыс, сынок… Каждый день пей с утра кумыс — и здоровье твое вернется.

Чокан сел по правую руку от отца и принял поданную ему служанкой фарфоровую чашку. Отец начал задавать вопросы — Чокан отвечал. О здоровье, о дороге, о житье в Петербурге. Все у него в порядке, все в самом лучшем виде. Служит, приехал отдохнуть. Шел церемонный, не настоящий, не деловой разговор — деловой будет потом, один на один, а сейчас они исполнили ритуал встречи.

Отпущенный из отцовской юрты, он увидел, что, словно в сказке, откуда ни возьмись появилась в ауле третья десятиканатная юрта, сделанная искуснейшими мастерами, белая, как крыло лебедя. Рядом стояли белые юрты поменьше — для его друзей, а поодаль серые юрты — для его слуг. Словом, возник целый аул — аул старшего сына Чингиса. И туда стекались многочисленные гости. Не замедлил явиться и знаменитый сладкоголосый Орынбай, степной Фаддей Булгарин, блистательно облекающий в форму улен советы и указания русского начальства. С чем же он примчался сегодня?

— Входите, Ореке. Все входите! — позвал Чокан, и тотчас юрта наполнилась гостями.