Валет, который не служит - [4]

* * *

Но суждено было Валету еще однажды испытать мучительное и прекрасное чувство любви — он полюбил женщину. Почему он выделил из всех дачниц всех сезонов именно ее, он и сам не знал. Она вроде бы ничем не отличалась от других: такая же дочерна загорелая, в выцветшем платье с темными пятнами на груди и бедрах от мокрого купальника, с тусклыми от морской воды, незавитыми волосами до плеч, закрывающими пол-лица, и с белесым налетом соли на ногах.

Валету она понравилась сразу, как только вошла в шашлычную и, поискав глазами место, направилась к столику Гиви, шлепая вьетнамками, которые держались на ее ступнях как-то боком. Ему нравилось, как она сидит, как пьет в ожидании заказа лимонад медленными скучающими глотками. Нравился ее запах — не запах духов или пудры, которых он терпеть не мог, а просто ее запах.

Валет все смотрел на нее, смотрел, как она ест, а она, по-своему истолковав его взгляд, поманила куском шашлыка.

— Валэт нэ служит, — сказал Гиви. Не вызывающе, как обычно, а чтобы завязать знакомство. Она ничего не ответила и, улыбнувшись не Гиви, а Валету, позвала:

— Иди ко мне. Иди, Валет…

Гиви обиженно удалился, а Валет осторожно взял кусок из ее рук, вдохнул ее запах и замер, потому что она погладила его шею и за ухом. Дети зачастую пытались гладить Валета, но разве можно было сравнить их торопливые — как бы не увидела мать, — грубовато-фамильярные прикосновения с этим! Ее пальцы, легкие, почти невесомые, ласково перебирали его шерсть, будто мягкий и теплый ветер, тот, что дует с моря лишь однажды в году, предвещая наступление весны. И тогда — Валет уже забыл, как это бывает, — сердце его дрогнуло и, сладко и жутко замирая, покатилось куда-то…

Она расплатилась, встала. Валет поднял голову, Он хотел посмотреть, как она уходит. Но женщина медлила. Шагнула к выходу, затем обернулась и по-женски неумело свистнула:

— Пойдем. Пойдем, Валет.

Они прошли вдвоем через шашлычную, затем по вечернему приморскому бульвару и по безлюдной темной улочке до самого дома, где она жила. Она опять погладила его, благодарно и виновато, потому что дальше ему было нельзя. Звякнула щеколда, стихли ее шаги, а Валет все стоял и по-собачьи улыбался про себя, покуда не исчезло, не стерлось в нем ощущение ее прикосновения. Только тогда он вспомнил, что зверски голоден, и помчался в шашлычную, чтобы успеть закусить.

Так они подружились. Каждое утро Валет ждал женщину у калитки, вслушиваясь в звуки просыпающегося дома и безошибочно различая в них ее пробуждение — скрип оконной рамы ее комнаты, грохот рукомойника, ее смех, запах яичницы, которую она наскоро жарила себе по утрам, и, наконец, шлепанье вьетнамок по ступенькам и по-хозяйски властное: «Айда, Валет!»

Они сбегали по тропинке к морю. Женщина одним движением выскальзывала из сарафана и с визгом кидалась в воду. Плавала она плохо, но весело — кувыркаясь в воде и поднимая кучу брызг. Звала к себе и Валета, но он не любил купаться по утрам, когда еще прохладно, и наблюдал за женщиной со снисходительностью взрослого.

Потом они отправлялись на базар покупать помидоры, сливы, виноград, орехи — всего понемногу, а в общем целую купальную шапочку. Снова шли на море, мыли фрукты в этой же шапочке, опять она с визгом барахталась в воде, а Валет караулил на берегу выцветший сарафан и вьетнамки. Когда жара становилась невыносимой, сам залезал в море, проплывал метра два, молотя лапами по воде, тут же выскакивал, шумно отряхиваясь, отфыркиваясь, с наслаждением разваливался рядом с ней на горячей гальке, дремал и чувствовал себя совсем счастливым.

Прежде он никогда бы не рискнул появляться в жаркий полдень у моря, как и в любом другом людном месте, страшась мальчишек и взрослых, а с нею он не боялся ничего. Он больше не был один и сам по себе, он как бы вновь обрел хозяина, вернее, хозяйку. Но прежде Валет был предан хозяину просто потому, что это был хозяин. Хозяин, назначенный ему судьбой. Теперь же он избрал хозяйку сам, по любви, что не так уж часто могут позволить себе собаки. В его отношении к ней было нечто большее, нежели обычная слепая преданность. Ведь женщина тоже была одинока, она нуждалась в его защите, и сознание этого наполняло сердце Валета гордостью и счастьем.

Они были неразлучны. На пляже, в кафе, в прогулках по городу он ревностно охранял ее и, стоило ей подать знак, грозным рычанием отгонял непрошеного собеседника. Как-то он зарычал даже на Гиви, сразу впав у того в немилость и лишившись ужина. Но Валет все равно был счастлив. Он оставался счастливым даже тогда, когда приехал мужчина и Валету была отведена второстепенная роль. Валет был достаточно мудр, чтобы принять мужчину в ее жизни как данность. И на вокзале, когда она, в незнакомом шуршащем платье и высоких туфельках, обнимала мужчину, и Валет видел ее раскрасневшееся, сияющее лицо, он искренне радовался вместе с ней, потому что любил женщину.

— Пошли, Валет, — позвала она, и он снова побежал за ней, только уже не рядом, а сзади.

Отныне их было трое, но в жизни Валета мало что изменилось, хотя женщина и делила теперь внимание между ним и мужчиной, явно отдавая преимущество последнему. Однако мужчина все равно недолюбливал Валета и ревновал к нему женщину, а Валет относился к мужчине дружески и готов был защищать его, хотя и не признавал в нем хозяина.