Валет, который не служит - [2]

«Осторожно! Злая собака!»

Валет не умел углубляться в воспоминания, как это делают люди, но он и не умел ничего забывать. Прошлое продолжало жить в нем — сложный, путаный клубок запахов, красок, ассоциаций. Счастья, горечи, боли. Временами оно давало о себе знать и ныло мучительно и долго.

Валета волновал запах новых ботинок, потому что напоминал о хозяине. Пятеро щенков в корзине жмутся друг к другу, щурясь от внезапного яркого света. Огромная рука плывет над ними, останавливается, приближается, От нее пахнет кожей и сапожным клеем — резкий незнакомый запах. Валет впивается в эту руку, на секунду чувствует на языке вкус крови и, получив тумака, визгливо лает. Впервые в жизни. Оскалившись, он ждет новой атаки, но человек смеется:

— Этот подойдет. Злой.

Валет не умел углубляться в воспоминания, он помнил только запах, ставший с той поры запахом его хозяина.

«Осторожно! Злая собака!»

Валет в душе не был злым. Он изображал злость, потому что этого требовал хозяин, а, кроме того, самому Валету нравилось внушать страх — весьма распространенный способ самоутверждения хвастливой и глупой молодости. Он даже придумал тогда своеобразную игру: затаивался в будке, подпуская «чужого» к самому крыльцу, потом несколькими прыжками настигал его и издавал такое грозное, оглушительное «гав!», что гость с воплем взлетал по каменным ступеням до самой двери, держась одной рукой за зад, а другой за сердце.

Валет же в победном упоении носился вокруг будки, захлебывался лаем, покуда не появлялся хозяин и не загонял его в будку, одобрительно потрепав украдкой по загривку. Долго еще после этого шерсть Валета хорошо пахла хозяином.

И медовый запах винограда «Изабелла» тоже тревожил каждую осень старого пса, потому что был связан с хозяйским домом, где Валет провел свою юность.

На ночь Валета отвязывали. Это были лучшие мгновения его жизни. Он бесшумно носился по саду среди мандариновых и гранатовых деревьев, и ощущение полной свободы после долгого сидения на цепи было восхитительным. Каждая мышца наливалась силой, а тело становилось легким, почти невесомым. Он чутко прислушивался, не различая, а скорее угадывая долгожданное появление Альмы в треске цикад, шелесте листьев и других ночных звуках. Альма проскальзывала в щель под забором, которую хозяин уже несколько раз пробовал заравнивать землей, но к утру обнаруживал снова.

Едва взглянув на Валета, будто и пришла-то она вовсе не к нему, Альма бежала мимо по тропинке сада, обнюхивая землю. И каждый раз Валет недоумевал, обижался, злился. Почему она так себя ведет? Остаться ему, уйти или следовать за ней? А Альма внезапно останавливалась на каком-нибудь лунном островке и замирала. Такая прекрасная и недоступная. Ее белая шерсть отливала серебром, хрупкая, изящная фигурка четко выделялась на темном фоне травы. Дав полюбоваться собой, Альма лениво поворачивала голову к Валету. Взгляд ее по-прежнему казался сонным и равнодушным, но Валет уже различал в нем призывно-желтые искорки.

Это был сигнал. Валет бросался к ней, Альма увертывалась, грозно оскалив острые белые зубы, а то и больно тяпнув его за бок, однако тут же останавливалась, и глаза ее звали, обещали, поддразнивали. Потом начиналась погоня. Валет мчался за ней по саду, вытаптывая клумбы и грядки, не думая о том, что назавтра ему снова крепко влетит от хозяина, забыв обо всем на свете, кроме такого желанного, мелькающего перед ним пушистого комочка с призывно-желтыми искрами глаз.

Потом Альма лежала рядом. Совсем другая, ласковая, покорная. Тепло и сонно дышала в ухо и засыпала, положив голову на его лапы, а Валет, боясь шевельнуться, одуревший от счастья, караулил до утра ее сон.

Валет никогда не вспоминал, как и почему покинул хозяйский дом. Но и забывать он не умел. Чувство горечи и недоуменной обиды от расставания с хозяином продолжало жить в нем, мучительно ныло и болело, как болит иногда у людей давным-давно ампутированная рука.

Случилось это уже в ту пору, когда счастливая, глупая молодость Валета прошла и наступила зрелость. Он изменился. Не внешне — тело по-прежнему было гибким и сильным, клыки — белыми и острыми, а грозное глухое рычание так же способно было наводить страх. Но все это как бы потеряло былое значение, отодвинулось на второй план, и если раньше Валет всегда стремился к обществу, будь то любовь к Альме, возня с хозяйскими детьми или злая игра с «чужими», то теперь ему не только не было скучно наедине с собой, а напротив, он полюбил быть один. Как хорошо было просто лежать на траве возле будки, греясь на солнце, и слушать, смотреть, вдумываться. Взгляд его теперь подолгу задерживался на окружающих предметах. Валет наблюдал за ними, удивлялся им, пытаясь проникнуть в их смысл, предназначение. Миска нужна для еды, будка — для защиты от дождя и холода, а он, Валет, — чтобы сторожить хозяйский дом. Но для чего нужны муравьи, деревья? Для чего нужны кошки?

Дачники, зашедшие узнать насчет комнаты, друзья или заказчики хозяина, школьные подруги хозяйской дочки — все это были «чужие», но у них не было никаких злых намерений, а потому лаять и кидаться на них было глупо. Зрелость принесла с собой мудрость и доброту, но не знал Валет, насколько эти его новые качества противопоказаны собаке, призванной оправдывать грозную надпись на заборе.