Валдаевы - [9]

— Мерзавка! На чужое заришься?! — и с размаху ударила малютку по лицу.

Проходя по базарной площади, Гурьян Валдаев, Афоня Нельгин и Аристарх Якшамкин услышали надсадные вопли:

— На тебе, на тебе! Не воруй, подлянка!

И детский визг.

Толпа густо обступила место, где торговка платками наказывала девочку. Со всех сторон кричали:

— Так ее!

— Дубась покрепче!

— Таким и жизня ни к чаму!

Когда аловцы протиснулись вперед, девочка лежала на земле, но уже не кричала, а лишь широко открывала рот после каждого удара.

— Не терзай малютку — без души ребенка оставишь! — Гурьян перехватил руку торговки.

— Куда лезешь! — огрызнулась та. — Воровка ведь. Платок украла. — Она показала темный платок и снова ударила девочку.

Вперед шагнул Аристарх.

— А тебе чего? — Торговка зло взглянула на парня.

— Охоня, ухи у миня не красной?

— Как огонь.

— Я, видна, очен рассердилця. Она рабенку до смерти биет… Эй ты, не бей! А то се косы раздерву!

При виде неожиданных заступников торговка попятилась.

— Чего не в свое дело суетесь? — Лицо ее покрылось красными пятнами. — Она вам родня, что ли? Или вы с ней заодно?

— Ну, эта дела не твоя.

Гурьян заглянул в большие, не детские глаза девочки:

— Зачем тебе такой темный платок?

— Не мне, для мамки. Померла она утресь. Голову повязать нечем. У меня и тятьки нет. Он раньше мамки помер.

— Ишь, как врет! — сказала торговка.

Гурьян взял в руки платок.

— Сколько стоит?

— Рупь.

— Держи. — Гурьян протянул торговке целковый. — И отступись от девчонки. — Он стащил с Аристарха шапку и пустил ее по кругу.

— Люди добрые, не для себя прошу… Подайте, Христа ради, сиротке…

В Аристархов малахай посыпался веселый дождь из медных и серебряных монет.

5

Придя домой обедать, Евграф вздохнул с облегчением: не было нынче обычного затхлого пара, какой поселяется в доме, когда жена стирает. Калерия гладила на столе. Она поставила утюг на подставку, поправила сбившиеся на лицо волосы и устало проговорила:

— Не раздевайся. Сходи к отцу Лаврентию. Звал зачем-то.

— Сам приходил?

— Нет. Еремея присылал.

Когда Евграф ушел, Калерия хотела начать гладить, но почувствовала, что устала, — ноги ныли, руки были как не свои. Прилегла на постель. Вздремнуть бы, но в голову лезли тревожные думы: о грехе, который принял на себя муж, о том, что бог должен простить Евграфа — ведь ради детей взял он одежду из сундука. Зачем протопоп позвал мужа? Что он скажет Евграфу? А вдруг… вдруг Евграфа заберут в полицию?..

Вскоре вернулся Евграф и сказал, что отец Лаврентий его обрадовал — отдал ключи, пожурил, но, слава богу, все хорошо обошлось, однако сердце все же ноет, на душе неспокойно, поскорее бы вернуть взятое из сундука…

В сенях послышался тяжелый топот, дверь отворилась, и вошли три молодых мужика: первый — роста огромного, головой до потолка достает, второй — ему по плечо, третий еще на добрую четверть аршина ниже, а с ними — девочка Еленка, та самая, которая приходила в сторожку за дровами.

Вошедшие сняли шапки, поклонились и перекрестились на образа. Евграф сразу догадался, что парни — из деревни. Но кто такие? Зачем сюда?..

— Не узнаешь нас, Евграф?

— Да вроде…

«Ба! — да ведь это аловские мужики, не иначе! Средний, кажется, Гурька Валдаев… Точно — он!..»

— Гурьян? Десять лет не видел тебя, а признал! Валдаевская порода. А вас, любезные сельчане, тьфу ты, грех какой, никак не вспомню…

— Вай, меня, дядь Граша, как не помнишь? — оскалил зубы Афанасий. — Я в ваш сад за яблоками лазил, а ты меня за это крапивой…

— Афонька? Нельгин? Вот пострел! А чей же третий?

— Самый длинный у нас в селе кто?

— Якшамкин? Меньшой, что ли?

— Аристарх.

— Ну вот и слава богу — всех узнал. А тебя кто так разукрасил? — Евграф повернулся к Еленке. Ее лицо было усыпано ссадинами. — Кто тебя так?

— Меня тетька била… На базаре. Вишь, дядь Играф, кого я тебе привела?

— Спасибо ей, а то бы тебя не нашли. — Гурьян кивнул на девочку. — Мамка у ней померла. Вчера схоронили. У ней дома два дня жили… По тебя речь зашла, а она, оказывается, знает, где ты живешь. Ну, мы сразу — к тебе.

— Мы, дядь Граша, все время про тебя вспоминали. Думали, поможешь нам, — сказал Афоня.

— Сначала выпить полагается, — заговорил Аристарх, — а там и покалякаем.

Он достал из кармана штоф, ударом ладони об донышко распечатал его и поставил на стол. Хозяйка пошла подать закусить. Гурьян начал рассказывать про то, как на базаре они отбили у торговки Еленку, про похороны ее матери, — теперь вот девочка осталась сироткой, негде голову приклонить…

Калерия, накрывая на стол, искоса поглядывала на Еленку, — та пристроилась у окна, и по выражению ее лица было видно, что она не слушает, о чем говорят взрослые, — ушла в себя, в свое горе.

И, перехватив жалостливый взгляд жены, Евграф кивнул на девочку:

— А что, возьмем в приемыши? — В голосе его не было настойчивости — лишь жалость и участие.

— А почему бы не взять? — Калерия пристально посмотрела на сироту. — Прокормимся как-нибудь… Куда же ей теперь? Пусть тут будет…

— Ну и быть по сему, — заключил Евграф. — Давайте-ка выпьем, гости дорогие.

Когда языки развязались, мужики заговорили о деле — приехали на заработки, весь день шлялись по городу, но никто не нанимает, а они согласны на любую работу. Евграф сказал, что насчет работы в городе трудно, но можно сходить к купцу Осокину — тот, поговаривают, собирается новый особняк ставить, может, ему нужны плотники.