Валдаевы - [34]

— Это не беда. Тут ведь Вахатов. Ступай к нему в артель, деньжат поднакопишь… Здесь церковь строят. Побольше, чем в Алове. Работы хватит. Ну, а я расписываю… Дел по горло. Тут хорошо платят — село-то волостное… Ну, и тебе с полным карманом веселей будет путешествовать.

— Пожалуй, верно.

— Ступай к Парамону. Вот по этой дорожке… За кусты завернешь — церковь увидишь. Прямо к ней и ступай. Не доходя до церкви увидишь…

С пригорка, где работала плотничья артель, раздавалось визжание пил, нестройное перестукивание топоров.

4

Вот и настала пора валить косой росные травы, шевелить-ворошить ароматное сено в прокосах, копнить и вершить стога.

Накануне Платон Нужаев отправился в лавку Пелевиных.

— Чего тебе? — спросил его Мокей, пожимая руку.

— За косой пришел.

Лавочник достал с полок несколько кос и бросил на прилавок, наполнив помещение звоном.

— Ты мне жестянки не выбрасывай, — проворчал Платон. — Достань одну, да теребинскую.

— Достану, сперва припаси два рубля.

— Кажи товар… Вот эта мне подходит — настоящая.

— А ты мужик с понятием.

— Нужда заставит…

Нужаевым в этом году требовалось припасти много сена. Поднакопили деньжат и купили сначала лошадь, а потом и корову. Четырех девок растил Платон, пока же с его шеи слезла только Василиса — позапрошлой зимой вышла замуж и уже родила первенца. Носит его нянчить к матери на весь день.

Уже вечер, в избе темно, а взрослые еще не приехали с сенокоса. Марфа качает в колыбели первенца Василисы — Михея, и хрипловато напевает:

Подрастешь ты, мой птенец,

Развеселый бубенец,

И начнешь пахать, косить,

Нам гостинчики носить.

Купря сидит на лавке. Его не взяли на сенокос. А ему так туда хочется! Представить только! едешь лесом по ухабистой дороге, а деревья, будто подслеповатые, наклоняются к тебе с двух сторон — стараются познакомиться. Ветвями, как руками, выхватывают с воза клочья сена. Вот молодой дубок с размаху царапнул охапку чуть не с полнавильника и держит на ветке, как на ладони. Нанюхается полевого аромата и пустит сено по ветру. Коли едешь наверху воза — не зевай, кланяйся каждой низкой ветке. Проворонишь — любая ветка, а уж дубовая тем паче, либо схватит тебя за волосы, либо смахнет с воза, как тряпка крошку со стола.

Воз сена с верхом под тугим гнетом на неровной лесной дороге то и дело накреняется, мотаясь из стороны в сторону, словно решето в руках ленивой хозяйки. И сеет окрест пряные запахи мяты, богородской травы, донника и клевера. Вздремнешь, устроившись в ложе, промятом гнетом, и уснешь, — сам не заметишь как. А ветер напевает, будто бабуля Марфа над колыбелью Михея:

С полюшка горошины

Спелые, хорошие…

— Вздуй огонь, бабуль.

— Приедут наши с сенокоса — тогда и зажжем.

Купря открыл окно, выходящее на улицу, облокотился на подоконник. За окном — прохладная чернота ночи, где-то вдали тарахтенье телег.

— Бабуль, слышь, наши едут!

Когда в нужаевской половине избы стало светло, Купря подошел к спящим в обнимку близнецам — Вене и Вите. Такие они похожие друг на друга! — как две вишенки на одной ветке. Даже сопят одинаково. На печке их ровесница Таня. Через задоргу светилась ее ручонка, вся в цыпках до локтей, пальцы шевелятся во сне, как плотва в стоячей воде, — узнать, и во сне у нее зудят цыпки.

Первой в избу вошла Василиса, взяла своего Михея и ушла. Затем потянулись ее младшие сестры, затем — Платон с Матреной, последним вошел Тимофей.

— Ну, баба, корми нас, — весело проговорил он. — Проголодались, как шайтаны.

Купряшка захлопнул окно и сел к столу. На ужин была окрошка, в которую ради сенокосного устатка накрошили соленых грибов и свежих огурцов.

Шагая со спящим младенцем на руках по темной улице, Василиса видела, как загорается свет в окнах, слышала, как весело клацкают ложки, ложась на стол, — вот и конец сенокосного дня.

5

Ночью бабке Оре Чувыриной поспать не пришлось: хлебы пекла. И потом все утро клонило в сон. Но как ляжешь? Кто присмотрит за внуком, озорником Илюшкой? Она вышла из дому на улицу — разогнать дремоту. Было жарко и душно — ни рот открыть, ни дух перевести. Нигде нет прохлады. Даже под сенью телятника. Лопухи и те повисли, точно тряпки на бельевом шесте. Листья ветел распластались в синем небе, лениво плывут по нему, точно плотва на мелководье. Какая-то птаха в густом вишняке в саду жалуется пискливо:

— Пси-и[13]…

«Спаси бог от пожара…»

Вернувшись в избу, бабка Оря легла на коник, накинула от мух на голову старую шаль, уже давно превратившуюся в бесцветную тряпку, — лет десять тому прислал эту шаль из города сын Евграф. Где теперь он? Давно от него ни слуху ни духу. Ни от него, ни от его жены Калерии. Коли даст бог Евграфу здоровья, выйдет в люди. Митька Вирясов — а сын чем хуже? — попервоначалу в дворниках ходил, пьяницей заделался да в мазурики вышел — большой начальник стал…

— По-жа-а-а-ар! — донесся с улицы Илюшкин голос.

Вскочила бабка Оря, точно ужаленная, бросилась к окну — где горит? И вправду, стелется дым по улице. Сердце оборвалось: «Пожар!» Но когда присмотрелась, поняла — не дым это вовсе, а пыль. Четверо мальчишек оседлали сучковатые ракитовые ветки с густой листвой и носятся наперегонки по дороге, поднимая пыльные тучи. Вот тебе и пожар!