Валдаевы - [24]
— Не я нашел. — смутился Роман. — Тятька.
— А что, и в самом деле он с ней в шашнях был?
Больно полоснули Романа по сердцу ее слова.
— Сам не видел, греха на душу не беру, да ведь все судачат про то. Думаешь, мне каково, а? От этих разговоров хоть в петлю лезь.
— Проучил бы ее, змею подколодную.
— За мной дело не станет, — сказал Роман и подумал, что кулаками такую бабу, как Анисья, не проймешь; надо бы так проучить, чтобы не боками, а сердцем почуяла настоящую боль, какую испытал сам он, Роман, когда узнал от брата Прокофия о жениной измене. Чтобы кровью сердце у нее облилось! А Ульяна — очень даже нужное в таком случае средство…
Подмигнул и сказал ей:
— А ты, гляжу, хорошеешь год от году. Думаешь, я все забыл? Нет! Эх, прийти, что ли, в гости?
— Придешь — не прогоню, не придешь — не позову.
— Завтра вечером жди.
— Ладно. Боле пуда языком не мели. — Ульяна снова спрятала пылающие губки за складку шали, хотела было идти своей дорогой, но Роман задержал:
— На — ка вот, конфет тебе купил.
— А что, и вправду придешь? Шест бельевой под окном видел? Стукни им в стену три раза и за углом жди. Я мужа спроважу, а тогда…
День ото дня линял румянец на щеках Анисьи Валдаевой — от горьких слез. «Ослепнуть бы, чтобы этого не видеть, — думала она, глядя, как в будний день Роман нарядился точно на престольный праздник. — Куда он? К другой? Я ему опостылела…» И посмела спросить: далеко ли он?
— Ну?
— Куда на ночь глядя?
— К полюбовнице. Не одной тебе таскаться.
«Оглохнуть бы, чтобы ничего подобного не слышать»,— подумала Анисья и спросила:
— Кто ж она? Кого нашел?
— И не искал — сама позвала.
Съежилась Анисья, мурашки по телу пошли. «Неужто правду сказал? Но кто она? Пойти за ним?..» Накинула шубейку на плечи — и за мужем. Вон он идет. Оглянулся, но ее не заметил. Дошел до барякинской избы. В окошко глядит. А шест зачем взял? В стену стучит.
Сжалось сердце от ревности. Ульяна! — это ее он нашел! Или она его?.. Когда Роман еще парнем был, Улька на него заглядывалась. Ах, Роман, Роман!..
Услышав условный знак, Ульяна растормошила вздремнувшего Елисея:
— Слышь, ветер как разгулялся — так и стучит шестом.
— Вот так плант. Неуж ветер хороший? В этакий-то мороз?
— Ты бы шел на мельницу, раз ветер. Дома-то ведь не намелешь.
Возгорелась в Елисее охота к привычной работе. Покряхтывая, слез с печки, натянул запорошенную мучной пылью шубу, в многочисленные дыры которой проглядывала изнутри свалявшаяся шерсть, и пошел на мельницу, а по дороге лицом к лицу столкнулся с Анисьей.
— Дядя Елисей, далече ли?
— Чать на мельницу, куда ж мне еще.
— А Романа не видел?
— На кой леший он мне нужен.
— Тебе не нужен, а Ульяшке нужен. Он у ней сейчас… Сама видела.
Мельник чуть не присел — так опешил.
От его мощных ударов загудела дверь в сенях.
— Вот так плант. Открой, Ульяна! Это я!
Мельничиха кивнула Роману на подлавку:
— Туда лезь. Одежду потом в сени выкину.
Романа точно ветром сдуло — метнулся на чердак.
— Скоро откроешь?! — бушевал за дверью Елисей.
— Погоди чуток — ногу вывихнула.
А сама все бегала да прятала то шапку, то рукавицы.
Заматюкался муж.
— Ну, ну, воюй там, да не… Чего материшься? Пьяный Роман сейчас в дверь рвался, тоже, как ты, матерился, так я его мигом отсюда наладила — три раза рогачом по башке… И ты получишь, — говорила Ульяна, не спеша отодвигая защелку.
— Роман? Пьяный, что ли?
— Только что спровадила. Ухватом я его, ухватом…
— Ну и поделом ему.
— А ты-то чего вернулся?
— Ветер дуть перестал.
— А бывало, коль уйдешь с вечера, ветер не ветер, на мельнице заночуешь.
— Неможется нынче мне.
— Раньше бы пожалился. — Ульяна достала бутылку водки, а немного подумав, принесла и жареную курицу. — Простыл, наверное. Выпей-ка да закуси — как рукой снимет.
— Пост нынче, — пробормотал смущенный и растроганный вниманием хозяин. Но от водки с курицей не отказался.
Роман в одной рубашке и без шапки медленно, на четвереньках, двигался впотьмах по чердаку, вытянув руки вперед. Мороз не сразу, но крепко начал пожимать ладони. Наконец руки коснулись какого-то теплого столба. Роман сначала испугался, потом нащупал нечто твердое и шероховатое. Вспомнил, что пятистенный дом Барякиных построен по-белому, сообразил, что это не иначе как труба. Обрадовался и прижался к теплой кладке. «А ведь это Анисья подстроила. Вот чертова баба! — мысленно ругал он жену. — Ну, да я тебе подстрою!.. Елисей-то внизу водку жрет… Надо в сени спуститься. Лишь бы не зашуметь…»
Что ни праздничный день, в Романовой половине избы дым стоит коромыслом — со всего Алова собираются к нему те, кого в селе прозвали «охвостьями после добрых людей».
Роман любит, когда вокруг него много народу. Да чтобы непременно было шумно. И чтобы самому в красном углу сидеть, слушать, про что болтают, как бы невзначай вставлять меткое словцо. Не знает он тягости от людей, кем бы они ни были. И за общительность и легкий на людях нрав прозвали его «Скворцом». Скворец — птаха нравом легкая: и поет иногда прилично, и людей не боится…
Гости Романовы пьют, пристрастились в карты на деньги играть. Бывает, играют-играют, да и передерутся до крови, расшибленные носы утрут и, как ни в чем не бывало, — снова за карты. Не по душе Анисье такие «праздники». После них изба, точно свинарник, — до поздней ночи выволакивай грязь, выметай окурки, подсолнечную шелуху, соскребай плевки. Беременная, тяжко ей…
