Валдаевы - [150]
«Сега, если у тебя даже сто дел, брось все и беги к нам как можно скорее. Лара».
— Куда? — спросила Устинья внука, распрягавшего лошадь.
— На ту сторону луны[33],— ответил Сергей, закрывая за собой калитку.
Приветливо встретил Захар Алякин Сергея — руку пожал, помог раздеться. Весь внутренне поджавшись, жених прошел в избу, смущаясь перед Ларой, стыдясь своей неважнецкой одежды — полинявшая солдатская гимнастерка, синие брюки с вытянувшимися коленками, разбитые лапти…
В горнице стояло пять кадок с раскидистыми фикусами, — их листья отражались, как в зеркале, на покрытом лаком полу. Захар усадил Сергея на громадный сундук, оплетенный, словно паутиной, железными полосами, и, затворивши дверь, чтобы никто не слышал, зашептался с ним.
Лапти у Сергея подтаяли и точно заплакали. Ему было стыдно за лужу, которую оставил растаявший снег на зеркальном полу.
Почти час убеждал Захар парня: сулил в жены свою дочь, божился, что к весне Сергей и Лара обвенчаются, но услуга за услугу — надо проучить начальника продотряда, на которого злы очень многие мужики; уж больно занозистый начальник попался; кабы человеком был, мужики бы ему не перечили; но этот Рубль с большим гонором, чуть поперечишь ему, мигом за револьвером тянется; проучить бы его малость — выманить за околицу и намять бока.
— Согласен? — спросил наконец Захар.
— Постараюсь. Только чтоб убийства не было.
— Да что ты, парень. Говорю, бока намнут ему, как будто для сугрева только. То есть попугают малость. Пусть топает он из Алова. А теперь пойдем-ка обмоем наш уговор.
Сергей отыскал начальника продотряда в амбаре у своего дяди Фадея Валдаева. Дядя выглядел хмуро:
— Товарищ Рубль, побойся бога: мне пшена на семена в два раза больше надобно, — говорил он, не зная, куда девать свои руки, — то прятал их в карман кафтана, то за спину.
Начальник продотряда — чернявый молодой человек в красноармейской форме — подозрительно взглянул на вошедшего в амбар Сергея, и тот, чтобы развеять недоверчивый взгляд, улыбнулся и кивнул на мешок с пшеном.
— Зачем пшено на семена? Пшеном ведь не сеют.
Дядя Фадей поправил шапку на голове и махнул рукой:
— Ладно, берите половину городским детишкам на кашу.
— Молодец, папаша, — похвалил его Рубль. — Правильно рассудил.
— Товарищ Рубль, — краснея, сказал Сергей, — мне бы с тобой в сторонке поговорить.
Вышли из амбара и отошли шагов двадцать.
— Ну? — Рубль с любопытством взглянул на Сергея. — Какое у тебя дело?
— Знаю, где кулацкий хлеб зарыт. Видел, как осенью в яму таскали.
— Место укажешь?
— Да. Нынче же. Но только одному тебе. В полночь.
— Понимаю, — кивнул Рубль. — Я-то уеду, а тебе тут жить. Так и договорились — сходим в полночь. Мы у Шитовых живем. Знаешь таких? Я жду тебя, товарищ… э…
— Сергей Валдаев.
— Молодец ты, Сергей. Рабочих хлебом поддержать надо. Иначе задушат беляки революцию.
Вечером к Нужаевым зашел Молчун и, поеживаясь, сказал Платону:
— Снова замело на дворе.
— Знаю, сам только-только домой пришел.
— Ну молчу, молчу.
— Да ведь ты не молчать пришел. Дело говори.
— До чего ж ты догадливый, дядя Платон. Пришел тебе одному рассказать, потому как подкулачником никогда не был и сроду не буду им… В прошлую субботу, иначе говоря, когда скончался…
— Помер.
— Ну молчу, молчу.
— Рассказывай.
— Ну, значит, помер поп Иван, я у своего дружка в гостях был. В баньке с ним попарился, первача выпили и засиделись. В полночь выхожу от него и вижу через метель: в школьном дворе какие-то тени. Каждая, гляжу, с ружьем в руках.
— Должно быть, привиделось спьяну.
— Ну молчу, молчу, да вот какая оказия: тени были на крыльце, что ведет к учителке Евгении Ивановне. А я еще днем видал — на двери у нее замок висит. Подумал, что она в столь скорбный день у своей матери. Где же ей еще быть? Как только тени со двора скрылись, я снова к той самой двери, а на ней — тот же самый замок. Вот чудо, а?
— Никому больше ни слова. Слышишь?
— Ну молчу, молчу.
Платон мигом оделся и кинулся к Талановой. Передал разговор с Молчуном. Было ясно, что кулаки что-то затевают. Надо помешать им. Договорились поступить так. Сегодня же Евграф Чувырин передаст по цепочке коммунистам, чтобы не позднее полночи все выехали на заготовку дров в зимнице. Сам Платон поедет в Зарецкое — дать знать о заговоре. А Елена Павловна вызвалась остаться в селе: ведь ее, женщину, вряд ли тронут…
А утром облетела село черная весть: в Кержаевском овраге мальчишки нашли двоих застреленных — начальника продотряда со странной фамилией Рубль и Сергея Валдаева, сына Гурьяна.
Весь овраг от края до края запестрел от разноцветной одежды сбежавшихся мужиков и баб.
Пришла Елена Павловна, оглядела толпившийся над кручей народ и заговорила, высвобождая из заячьей муфты то одну, то другую руку:
— Товарищи, не надо паники! Убийцы будут найдены, их осудят и накажут по всей строгости революционных законов. Убитых отнесите по домам.
Она спустилась на дно оврага.
Погибшие лежали навзничь — открытые рты и глазные впадины забиты снегом; застывшая, скрюченная рука начальника продотряда, поднятая вверх, как бы взывала к мщению.
Таланова шепнула одному из продотрядовцев:
