Валдаевы - [12]

— Не сказать ли Парамону, чтоб искал себе другую фатеру? Гляди, Наум, — греха бы не случилось. Ненька, прах ее возьми, на него глазищами зыркает.

Но дед Наум пропускал неугодные слова мимо ушей. А в апреле вдруг надумал завести свою лавку и проводил старшего сына Марка к своему брату Евстигнею, в Симбирск, на целый год учиться торговому делу. Парамон со своими товарищами ушел тем временем на Суру строить пристань, — вскоре из Нижнего Новгорода должны были привезти на барже большой колокол, отлитый из меди и серебра, а для того чтобы доставить его, на Суре и строилась пристань. А Неньке довелось носить туда для артели обеды.

Как-то дед Наум, напутствуя сноху, ласково проговорил:

— Ненюшка, ходишь ты через лес Присурский. Там, слышь, грибов много… да што… признаться, в ноги бы тебе поклонился, ежели бы мне внука нашла.

— Батюшка, у меня муж есть, закон мой.

— В этом доме только я закон!

Вздохнула Ненька, недоверчиво и боязливо посмотрела на свекра: не шутит ли? Но у того лицо было строгое, в глазах — ни лукавинки. И призналась:

— Не серчай на мои слова… Ведь за моим супругом на урода взглянешь…

И добавила:

— Вернется Марк, убьет меня…

— Пальцем не тронет! Вам ли бездетными жить? Подумай…

— Сам ведь на грех наводишь…

— Если внучек на Парамона похож будет, одену тебя чисто барыню какую.

Ненька взяла узел с хлебом и горшками-близнецами, полными щей да каши, и пошла на Суру. И когда, пообедав, Парамон поблагодарил ее, в ответ проговорила с вызовом:

— Нужен свекрови черен для ухвата. Сруби. Лес здесь хороший. Может, вместе пойдем найдем?

— Пойдем и найдем, — ответил квартирант, беря в руки топор.

И там, где прошли они, долго качались потревоженные листья мать-мачехи, словно бурлили им вослед серебряным ручьем.

Исстари славится Алово своими вышивальщицами; но нет среди них в Новом селе лучше Ненилы Латкаевой, а в Низовке восемнадцатилетней дочери пильщика Макара Штагаева — Палаги. Какие есть на свете краски — всеми они владеют. Такие искусницы! У каждой изрядный запас шерстяных, шелковых и бумажных ниток.

Едва вышьет Неныка новый узор, сразу бежит к подружке Палаге — та лишается покоя; когда же Палага поразит подругу новиной — Ненька места себе не находит; каждая старается всякий раз придумать узор поприглядней да поцветастей.

В один из летних вечеров решила Ненька навестить подружку, прихватила новую вышивку — и в Низовку. Ахнула Палага, увидев новую Ненькину работу. Потом засмеялась.

— Все понимаю, Ненька! Душу свою вышила. Вырвалась она на волю, только, знать, силушки в крыльях не больно много.

— Нечего зря наговаривать, — смутилась белокурая Ненька, убирая с покрасневшей щеки золотистую прядь.

— Ты меня за дурочку не считай! Что это? — ткнула в вышивку Палага. — Смотри, что натворила ты, Ненюшка: супруга дома нет, некому будет твой грех покрыть…

Пуще прежнего покраснела Ненька. Но видела по глазам подруги, что та нисколько не осуждает ее. Потому что все про нее, Ненилу, знает. Ведь не раз заговаривались они до глубокой ночи, поверяя друг дружке сердечные тайны. Знала Палага, что Ненька любила в девичестве парня, да парень у родителей был один и жил в большой нужде. И Ненькина мать отговорила дочь выйти за него замуж. Вскоре посватался Маркуша Латкаев…

— Ты постой ин здесь чуток, я тебе свой новый узорчик вынесу, — весело проговорила Палага.

Глянула Ненила на Палагину работу, вздохнула:

— И ты? — перевела на Палагу, похожую на цыганку, свой зеленый русалочий взгляд. — Ты тоже?..

— Как видишь.

— Любишь? Кто он, скажи?

— Ты-то ведь не говоришь.

— Ну, я — другое дело. Ты не так, как я, любишь, а по-девичьи. Кто он? Может, Якшамкин Аристарх? Или Валдаев Павел?

— Тоже мне, скажешь! Павел! Его по осени женить будут…

И показалось Нениле, будто погрустнела подружка.

— Значит, не скажешь, кто он?

Улыбнулась и покачала головой Палага: нет, мол, не время пока…

2

Работая, Парамон пел, а рубанок, казалось, плясал в его руках, курчавясь белоснежной стружкой. Афанасий Нельгин поглядел на солнце и заявил, что пора обедать. Еще вчера вечером принес он с рыбалки восемь стерлядок и было решено сварить уху. Запалили костерок на берегу Суры, разложили на песке харч. Афанасий вынес из шалаша четверть водки.

— Да ты ошалел? — Вахатов удивленно взглянул на бутылку. — С такой посудиной за четыре дня не управимся. Аристарх ведь не пьет… Мы вдвоем…

— Спроворим, — снисходительно проговорил Афоня. — Было бы вино, найдутся и гости. Вон уха уходит, помешай.

Не успели приняться за еду, как увидели бредущих по дороге художников, которые расписывали церковь, — Софрона Иревлина и Никона Шерлова.

Шерлов носил очки на вздернутом носу. Иревлин был высок и длиннолиц, с усами, выгнутыми, словно лезвия турецких сабель; волосы его свисали густыми космами на плечи, как у попа.

Художники шли купаться и несли с собой этюдники, черные зонты и другие необходимые принадлежности ремесла, — хотели на досуге порисовать присурские пейзажи. Но когда их пригласили плотники, не отказались.

Афанасий достал из торбы пять ложек.

— Эх, доставай шестую, — заметил Парамон. — Не видишь — к нам шестой бредет: Андрон Алякин.