Валдаевы - [116]
Утерла передником слезы.
— Мам, ежели хочешь быть со мной, не отдавай в спасительный дом.
— Отец… отчим так хочет.
— Ладно. Я прибегать сюда буду. Только в избу не зайду. Я во дворе спрячусь!..
— Услышь меня, господи! — взмолилась Ульяна, крестясь на образа. — Не допусти… при живых родителях ребеночка осиротили. Ну, перед тобой я виновата: согрешила, ну, мальчонке-то за что маяться?
Вошел Елисей.
— Все прощаетесь? Долго…
Пообедав, он пошел запрягать лошадь.
И вскоре его порожняя телега затряслась на колдобинах.
Ехали в Алатырь по большой нижней дороге. На Той-гриве догнали Варфоломея Будилова. Шел он по глянцевитой, похожей на лакированный ремень, тропе, то тянущейся близ дороги, то ныряющей между кустами и деревьями, и пел:
Гадюка, переползавшая поперек тропы, заставила певца умолкнуть. Услышав тарахтение телеги, Варфоломей подошел поближе к дороге и спросил:
— Куда путь?
— В Алатырь. Мальца везу.
— Заболел, что ли? — Варфоломей без спроса сел на телегу. И лишь потом спросил: — Можно?
— Садись уж, коль по пути, — ответил Елисей.
И телега вновь затряслась по дороге. Варфоломей придвинулся к Ромке, скорчил смешную гримасу:
— Как, богатырь, дела?
Елисей сказал, что уже несколько раз видел попутчика в деревне и слыхал, будто тот в работниках у Кондрата Валдаева. Попутчик засмеялся и ответил, что просто помогал старику, а сам он, Варфоломей, — старый товарищ Гурьяна.
— Значит, не заплатил Кондрат? — удивился Елисей.
— Да ведь я не за деньги работал.
Елисей нахмурил низкий и без того морщинистый лоб, что-то прикидывая в уме. Но в конце концов сообразив, что спутник не врет, начал говорить о пасынке и о своей «горемычной» жизни. Варфоломей, в свою очередь, рассказал, кто он и откуда, куда держит путь. Рассказал и о своем несчастье — двое детишек померли. И как бы в шутку сказал, кивнув на мальчишку:
— Отдай ты его мне в приемыши. Сам видишь, человек я простой, в горе… Гурьян — мне друг, в Алове меня знают.
— Возьми…
— Ты только довези меня с ним до станции. Я передумал в Алатырь. В другое место подамся.
— Не здесь, знамо дело, высажу, — кивнул Елисей. — Приемыш твой не знатный пешеход.
Ясным утром, после того как выгнали в поле скотину, Нужаевы — Матрена, Таня, Куля, Сеня, Антошка и Андрюшка — пошли полоть просо. Роса еще не сошла; в каждой капле играло солнце. Дошли до места, где было посеяно просо, нашли по фамильной мете свой загон.
— У всех просо как просо, а наше — травнее уже некуда. Как заросло! — хлопнула Матрена себя по бокам. — На четыре дня хватит полоть…
Сенька усмехнулся:
— Нашим девкам и каши не надо — дай пообниматься с парнями. Вот и заросло просо.
Таня с Кулей сняли с плеч небольшие кошели с едой, поставили в прохладное место кувшины с водой и начали полоть с того конца, который подходил к лесу.
После обеда, когда снова пошли полоть, Таню стошнило.
— Тебе, доченька, нет моченьки, — сказала Матрена, глядя на осунувшуюся и побледневшую дочь. — Иди на опушку, в тенечке приляг, отдохни чуток.
Дети с завистью посмотрели вслед Тане. «Ну и хитрая!» — подумала Катя. Через час Матрена пошла навестить старшую дочь.
— От чего захворала? Ай сглазили?
— Не знаю, мама…
Прошел месяц, и Матрена однажды заметила: Таня ест глину, которую выковыривает из печки.
— Признайся! — подлетела она к дочери. — От кого понесла. Ну? Говори, бессовестная! — и видя, как Таня потупила взгляд, охнула, грохнулась на лавку. Дочь от стыда спрятала лицо в ладони и ткнулась в колени матери. — Молчишь? — Матрена в гневе, будто двумя дубинами, забарабанила по ее спине. — Кто? Признавайся, вертихвостка!
— Веня, — прошептала дочь.
— Чей? Наш? О, господи!..
— Жениться обещал… Обма-ану-ул!..
— Вечером отец с поля приедет, услышит такое… всю шкуру с тебя снимет — бахилы из нее сошьет!
Таня заплакала. Матрена оттолкнула ее и до вечера вздыхала.
К вечеру собралась вся семья. Матрена вихрем носилась по передней избе. Хотела как можно скорее рассказать обо всем мужу, но по лицу его видела — тот очень устал. Улеглись спать. Платон отвернулся от Матрены, и та отложила разговор до утра, боясь, что муж не отдохнет, а утром рассказала.
Промолчал Платон. Позвал с собой Веньку двоить под озимое землю. День был яркий. Знойный. Платон вспахал участок, а Вениамин проборонил его. Сели под телегу обедать. Платон подумал, что в самый раз сейчас начать разговор, но сын привстал на колени, и, глядя в сторону села, сказал:
— Вон, гляди, туча какая белая! Дождь в селе.
— Нет, это град.
Зашумело поле, воздух охладел, поднялся ветер, закружились пыльные вихри, закачался сиротой куст полыни. Небо разорвала молния, закрапал дождь — и вдруг грянул град. Крупный, с голубиное яйцо.
Переждав, пока град утихнет, пахари, до нитки мокрые, поехали домой. Платон рассудил, что наступило самое время поговорить с приемным сыном, и сказал про Таню: осенью надо Вениамину жениться на ней, потому как она забрюхатела.
— Она ведь сама полезла… — оправдывался парень. — Не сохранила себя…
— Вот и женишься. Годов тебе уже восемнадцать. Пора и ума набраться.
