В зеркале забвения - [54]

Среди разнообразной почты, накопившейся за время его отсутствия, Гэмо нашел несколько бандеролей с изданными за границей книгами и приложенное к английскому изданию письмо с официальным приглашением посетить Великобританию.

Лето, давно закончившееся на родине Гэмо, еще продолжалось в Ленинграде, и в Союзе писателей было тихо и сонно.

Секретарша Панна Елисеевна, суетливая, но благожелательная одинаково ко всем писателям, доложила секретарю о приходе Гэмо.

Поэт Александр Андреевич Копьев, маленький человек необъятной толщины с отвисающей нижней губой, сидел за большим письменным столом и разговаривал по белому телефону, который напрямик был соединен с обкомом КПСС и назывался «вертушкой». Разговор был дружелюбный, Александр Андреевич улыбался, иной раз даже похохатывал.

Гэмо сделал движение, чтобы выйти из кабинета, но поэт поманил его и показал на кресло перед письменным столом, приглашая садиться.

Закончив разговор и ознакомившись с переводом письма из английского издательства, который Гэмо заблаговременно сделал, Александр Андреевич откинулся в кресле и, еще больше вытянув нижнюю губу, медленно произнес:

— Это хорошо, что тебя издают за границей. Всякому автору приятно выйти за пределы своего языка… Но тут есть одно но. Ты выяснил, что это за издательство, это самое, как тут названо?

Александр Андреевич склонился над бумагой.

— Лоуренс энд Вишарт… Прогрессивное или реакционное? Может, прежде чем перевести твою книгу, они издали десятки томов клеветы на нашу действительность? Может, они исказили твой текст?

— Я читал… Ничего они не исказили.

— И все-таки: с какой целью они издали тебя? И почему — именно тебя, а не Юрия Германа или Веру Панову?

— Насколько мне известно, эти писатели достаточно издаются за границей.

— Все было бы ясно и понятно, если бы твою книгу выпустили в какой-нибудь стране народной демократии.

— Меня издавали… В Чехословакии, в Польше, в ГДР…

— Вот это другое дело! — повеселел Копьев. — Почему бы тебе не поехать в ГДР?

— Меня туда не приглашают. А в Англию приглашают. Потом я немецкого не знаю, а на английском могу объясниться.

— Значит, иностранные языки знаешь, — задумчиво проговорил Александр Андреевич. — Ну, хорошо, я тут посоветуюсь кое с кем. Приходи на следующей неделе.

Фаустов, когда Гэмо рассказал о беседе с Копьевым, испуганно заметил:

— Зря это ты затеял…

— Почему?

— Все поездки наших писателей за границу идут только по разрешению КГБ и обкома КПСС… Но, независимо от того, поехал ты или нет, а лишь выразил такое пожелание, ты уже попал под колпак…

Выслушав рассказ мужа и узнав мнение Фаустова, Валентина с беспокойством произнесла:

— А вдруг это тебе повредит? Перестанут печатать и, не дай Бог, объявят врагом народа.

— Теперь не то время. Вон реабилитировали Тэки Одулка, юкагирского писателя, которого в свое время посадили, объявив японским шпионом. Я читал о нем в журнале «Пограничник». Вот слушай. Где-то в начале тридцатых годов, когда был объявлен очередной набор в Институт народов Севера, из Якутии в дальнюю дорогу в Ленинград отправился способный юкагирский юноша Спиридонов. Он был из крещеных, поэтому у него были русские имя, фамилия… Японская разведка якобы прознала про это, и где-то в районе Иркутска юкагира заменили японским юношей примерно того же возраста. Японец приехал в Ленинград, поступил в Институт народов Севера, за короткое время выучил язык, стал одним из лучших студентов, после института поступил в аспирантуру, защитил диссертацию по экономике Крайнего Севера. В довершение всего написал книгу «Жизнь Имтеургина Старшего», которая понравилась Максиму Горькому, и парня приняли в Союз писателей… А в тридцать седьмом разоблачили. Арестовали и расстреляли… А вот совсем недавно выяснилось, что никаким японским шпионом Спиридонов не был. Но тогда это звучало очень убедительно: как мог какой-то юкагир, рожденный в юрте и выросший в тундре, так быстро постичь сложнейшие науки и к тому же проявить литературный талант?

— И надо же такое выдумать!

— Видимо, в недрах НКВД-КГБ работают часто далеко не бесталанные люди…

— И все-таки тебе лучше держаться подальше от них.

Следуя мудрому совету жены, Гэмо не стал интересоваться дальнейшей судьбой своего обращения по поводу поездки в Англию, но через несколько дней раздался телефонный звонок из Союза писателей, и Панна Елисеевна сказала, что Гэмо ждут в секретариате.

Однако это был человек, совершенно незнакомый Гэмо. В отлично сшитом костюме, весь какой-то вылизанный не только в одежде, но и с чисто выбритым лицом, тонким запахом незнакомого одеколона, он дружелюбно и долго тряс руку Гэмо, словно близкий друг после долгой разлуки.

— Я ваш давний читатель и почитатель, — сказал человек, представившись Сергеем Ивановичем Кошкиным, однако так и не сказав, кто он и откуда. — Я приметил вас с первых ваших рассказов, напечатанных, если не ошибаюсь, в журнале «Новый мир».

Кошкина можно было бы принять за литературоведа, специализировавшегося по современной советской литературе: он свободно сыпал именами, названиями новых, самых примечательных произведений, как вышедших отдельными книгами, так и опубликованных в журналах. Поначалу Гэмо подумал, что он — аспирант, соискатель ученой степени из университета, Института Герцена или Пушкинского дома.