В зеркале забвения - [16]

— Вам кого? — спросил тот, даже не ответив на робкое приветствие Гэмо.

— Вас.

— Меня? — удивился Кучеров, и Гэмо заметил мелькнувший на его лице испуг.

— Я вам приносил рукопись, — напомнил Гэмо.

— Да, да, припоминаю, — оживился Кучеров. Он долго рылся в бумагах на столе, выходил в другую комнату, пока не появился с рукописью. — К сожалению, ничем не могу вас обрадовать. Рассказы слабые. Но это не значит, что в творческом отношении вы человек безнадежный. Отнюдь! Но вам надо прилежно учиться у классиков, больше читать..

Кучеров произносил именно те слова, которых Гэмо не хотел слышать. Но самое обидное было не в том, что рассказы отвергли. По всему видать, Кучеров их даже просто не прочитал, в лучшем случае просто перелистал их.

Взяв себя в руки, сжав зубы, Гэмо выслушал до конца разглагольствования Кучерова, схватил рукопись и выскочил из редакции. Возле вахтера стояли два писателя, заметно нетрезвые на вид, и о чем-то препирались. С лестницы, ведущей вниз, явственно разносился запах еды — гам помещался писательский ресторан. Спазм сжал голодный желудок Гэмо, он постарался поскорее выбраться на свежий воздух.

Дождь прекратился, но сырой воздух висел плотной пеленой, и сквозь него приходилось продираться, как сквозь физическое препятствие. К горечи отказа примешивалась обида за небрежение к рукописи, явный обман и эти лицемерные рассуждения о пользе чтения классической литературы. Да, может быть, чтение классиков и впрямь полезно. Но только не для того, чтобы научиться писать. Существующий в книгах мир совершенно не похож на окружающую действительность, он лишь приближается к ней но мере таланта писателя, или же откровенно отдаляется, отстраняется. И эта мера приближения и есть мера писательского таланта и мастерства. Гэмо прекрасно понимал, что написанное им не может претендовать на высший литературный балл, но оно во всяком случае отнюдь не хуже того, что печаталось в современных журналах, а уж по материалу было достаточно интересно.

В домике было холодно, но пахло жареной картошкой с луком. Валентина сразу же поняла все по лицу мужа, но ничего не сказала.

Поискав глазами хотя бы малый кусок мяса на большой сковороде, Гэмо мрачно произнес:

— Он даже не читал рукопись… Если бы он заглянул туда, ну хотя бы оставил какие-то пометки… А тут — ничего!

Валентина присела рядом и весело сказала:

— Значит, у тебя есть шанс.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что он сказал о рукописи, он сказал о той, которую не читал. Значит, это не настоящее мнение… А потом, кто такой Кучеров? Ты же сам сказал, что в литературе не существует такого писателя.

Гэмо задумался: жена иногда говорила мудрые слова. Наверное, страшно быть несуществующим писателем. То есть, с одной стороны, как бы числиться в них, быть при литературе, а с другой, ничего не мочь в ней, тайно терзаться своим творческим бессилием и дико завидовать тем, кто печатается, выпускает книги… Как он должен ненавидеть своих удачливых товарищей!

Несколько дней Гэмо пытался всучить какому-нибудь писателю рукопись, но безуспешно. Получив стипендию, он выкроил небольшую сумму, чтобы перепечатать рассказы на машинке. Заведующая редакцией Учпедгиза, вручая аккуратно сложенные в папку листы, сказала:

— Я прочитала рассказы. Они мне понравились. И машинистке тоже. Я знакома с писателем Геннадием Гором, говорила ему о тебе, и он согласился почитать твои рассказы и поговорить с тобой. Хочешь встретиться с ним?

— Конечно!

Неожиданная похвала окрылила Гэмо, и, едва добравшись до Озерков на медленно ползущем сквозь зимний, заснеженный, серый город трамвае, он рассказал об этом Валентине.

— И что ты теперь будешь делать? — спросила она.

Гэмо пристально посмотрел на нее. Она похудела, круглое лицо заострилось, в глазах, в которых он утонул при первой встрече, уже не было прежнего сияющего блеска. Ведь ей не только приходилось изобретать пищу для двух взрослых и растущего сына, но и пилить ножовкой дрова. Вот и сейчас она одевалась, чтобы расколоть несколько поленьев. Выхватив у нее ножовку и топор, Гэмо выскочил на улицу. Яростно распиливая дрова, размахивая топором, он думал о несправедливости мира, когда одни голодают, а кто-то в это время жиреет, набивает свое брюхо изысканной пищей. Денег совсем нет, сообщила Валентина, и это означало, что придется обращаться к единственному источнику — Петру Яковлевичу Скорику, который был поначалу очень недоволен скоропалительной женитьбой своего ученика и соавтора. Однако не было еще случая, чтобы он отказал в помощи, и Гэмо всегда старался вовремя расплатиться с ним.

За чашкой чая, последовавшей за неизменной жареной картошкой с луком, Валентина робко предложила:

— Может, тебе лучше заняться переводами, как раньше?

Да, переводы давали устойчивый доход, и при желании на них можно было неплохо заработать. Но тогда надо отказаться от собственного творчества или же свести писание до минимума. Может быть, она права. Сейчас сосредоточиться на переводах, а потом, когда появится некоторый достаток, можно вернуться и к творчеству.

— У меня есть идея. Если Геннадий Гор скажет, что дело плохо, — пока брошу писать, вернусь к переводам.