Пред самым утром Хошанского осторожно разбудил Ефим.
— Вставайте, Борис Михайлович, — прошептал он, — приехали. — Хошанский потихоньку, боясь разбудить спящих, надел доху и вышел из комнаты. В избе у печки стоял Иван, стаскивая с себя обмёрзшую одежду; на лавке около стола сидел служащий Хошанского, за которым ездил Иван. Лицо служащего, уже пожилого человека, выражало крайнюю усталость после бессонной ночи и утомительной езды по такому бурану.
— Вот что, Петрович, — шёпотом заговорил Хошанский, подходя к нему, — сколько народу с тобой?
— Шестеро, как вы приказали.
— Кайлы, лопаты, всё захватили?
— Всё.
— Так вот что: поезжайте сейчас же с Ефимом, он покажет дорогу, на устье Печища — вёрст десять отсюда — и заявляй там и правую и левую горы, заявки пиши вчерашним числом. Приямки пускай выбьют форменные, с промером тоже будь поаккуратней, одним словом — сделай всё как следует; думаю, что часам к 12 дня ты управишься. Тогда сразу поезжай в Ачинск, рабочие вернутся с Ефимом, не жалей прогонов, вот тебе сто рублей на расходы, приедешь в Ачинск, сейчас подавай заявки. Так смотри же, не замешкайся… Важное дело поручаю тебе!..
— Ребята-то больно перезябли, Борис Михайлович, в избу просятся отогреться. Буран, ведь какой — свету не видать!.. Насилу мы выбрались из-под горы… лошади тоже замаялись.
— Спирту-то захватил с собой?
— Спирт есть.
— Ну, так подай им по чашке, согреются, да поезжайте не мешкая. Каждая минута дорога… в избу пустить нельзя, как раз разбудят… люди тут есть лишние, от которых всё дело зависит. Поезжай с ними, Ефим, ещё красненькую заработаешь.
— Одним мигом, Борис Михайлович, — засуетился Кочкин, принимаясь будить работника.
Хошанский вместе со служащим вышли во двор. Буран начинал стихать… Порывы ветра становились слабее… На востоке чуть белела полоса близкого рассвета… Проводив партию, Хошанский вернулся в горницу и облегчённо вздохнул. — Ну, теперь половина дела сделана, — думал он, ложась спать.
IV.
На другой день, часов около 2-х дня, во дворе Кочкина стояли три пары, запряжённые в кошёвки. В горнице наскоро перед отъездом закусывали и пили чай. Каргаполов и Васька увязывали чемоданы.
Хошанский ходил по комнате, весело посвистывая и перебирая брелоки часовой цепочки. С час тому назад рабочие его вернулись, отдыхают теперь у Ефима — всё вышло благополучно. — Теперь Петрович катит с заявлением в Ачинск — только колокольцы заливаются — почти на целые сутки он приедет раньше Мальшакова…
Хошанский остановился посреди комнаты и, обернувшись к Мальшакову, сказал развязанным тоном:
— А ведь мы, господа, соседи с вами будем по Печищу-то. Мои ребята тоже позаявили там кое-что… — Он ожидал удивления и недовольства со стороны Мальшакова при этом известии, но тот равнодушно ответил: знаем, знаем, что вы вчера ночью всю эту историю проделали. Только напрасно говорите вы, что соседями будем: мы на Печище и не бывали!..
— Как так, да ведь сами же вчера говорили!? — опешил Хошанский.
— Позвольте, Борис Михайлович, неужели вы поверили тому, чтоб мы вам так вот и сказали — где заявили?
— Но к чему вам скрытничать. Ведь, золота всё равно нет в открытой вами руде.
— Тем более странным нам кажется — зачем это вы погнали своих людей заявлять пустую породу? — улыбнулся Мальшаков… Хошанский не отвечал, мысли его путались… Одурачили, провели, подлецы, и взять нечего, сам виноват, вот тебе и богатые знаки!.. Сколько им, подлецам, вина выпоил, закуску стравил, да ещё и в карты проиграл, чёрт их возьми. — Васька! живей тащи всё — складывайся! Сейчас едем. Торопи ямщика, Ефим! — и Хошанский быстро надел доху и вышел, ни с кем не простившись.
Мальшаков и его компания громко хохотали…
Источник: Сибирский наблюдатель. — 1905. — Кн. 10. — С. 26–38.
Сон Замухрышкина (фантастическая история)
Герой настоящего рассказа очень скромное лицо — и по паспорту он значится Семёном Петровичем Замухрышкиным. Занимался он литературой и пописывал сатирические стишки, картинки с натуры и т. п., печатаемые в «Дребедени», «Тёще» и др. юмористических листках.
В последних числах октября 190. г. Семён Петрович Замухрышкин возвратился в свою квартиру, занимаемую им на 16-й линии Васильевского острова, в самом скверном расположении духа. В карманах у него не было ни сантима; редакторы-издатели, к которым он обращался сегодня, точно все сговорились и наотрез отказали в выдаче аванса, ссылаясь на безденежье и плохие времена.
— Вот и изволь существовать литературным трудом при настоящих условиях. Тем положительно нет. Гнёт цензуры чудовищен! Просто хоть ложись да помирай! — размышлял Замухрышкин, расхаживая по своей клетушке.
— Эх! да если бы была свобода печати, то-то бы раздолье нашему брату… Пиши о чём хочешь, ругай кого хочешь — загребай гонорар. Хорошо было бы, — продолжал фантазировать, лёжа на кровати, голодный литератор, — завалиться, этак, сейчас, уснуть лет на двадцать, на тридцать, да и проснуться в новой эре, при свободе печати…
Не успел ещё Замухрышкин выразить своего столь легкомысленного желания, как глубокий сон смежил его очи… Долго ли продолжался этот сон — история умалчивает.
