В зареве пожара - [55]

— И впрямь, думаю, не рискнуть ли, может, как деньги-то заведутся, так Любаша и пойдёт за меня, надумает, да и пить не на чё уж стало… Собралась нас компания, человека три, да тёмной ночкой и забрались в купцову кладовую, похозяйничали там, а наутро всех трёх и забрали, один под пьяную руку разболтал. Ну забрали, перво-наперво, в стан препроводили, становой переслал в город, в острог. Так и с Любашей не привелось проститься… После-то, как осудили меня, да в Сибирь погнали, идёшь, бывало, день-то, притомишься, а в этапе, на ночлеге, ляжешь, только глаза закроешь, а она, словно живая, так и стоит пред тобой… ажно сердце переворотится.

— Тоска такая, хоть руки на себя накладывай: да спасибо — старичок шёл с нами в партии, из Тобольска, насчёт этих делов знающий, так уж он меня немного поправил, отчитал, дай Бог ему доброго здоровья… Два рубля я ему заплатил, да рубаху новую отдал.

— Теперь-то уж не так жалко её? — спросил я после того как Николай, окончив свой рассказ и тяжело вздохнув, принялся закуривать.

— Будто бы ничего, а всё ж, как вспомнишь, так взгрустнётся, — отвечал Николай, протягивая руку к костру и, вынув оттуда тлеющую ветку, дунул на неё. Яркий огонёк осветил на минуту суровое лицо парня, его задумчиво-спокойные глаза.

— Писал я домой из Сибири года два тому назад, — продолжал он, придавливая пальцем пепел трубки, — так брат отписал про Любу, что замуж вышла за вдовца, — детного, в нашей же деревне…

— Не судьба, стало быть, ваша!..

— Да… кому чего на роду написано, того не минуешь… — заключил Николай, поднимаясь идти спать.

Я его не удерживал, да и что бы я мог сказать ему в утешение? — Мне самому стало жутко и скучно после его печального рассказа. Простое и тихое, но глубоко залягшее на душу, горе одинокого бродяги, полная трагизма судьба его, закинувшая его на чужбину, далеко уносили мои мысли.

Тёмная тайга шумела… Убаюканный её ровным, таинственным шумом, я забылся сном.

На другое утро мы встали очень рано и поехали, простившись с вольной артелью. Николай проводил нас до дороги; я хотел ему заплатить, но он не взял, — что ты, брат, бери, коли дают — заметил Семён, — но Николай покачал отрицательно головой: — не стоит, — мне это не в труд!..

— Ну, коли так, то прощай, брат! — протянул я ему руку. Спасибо тебе.

— Прощайте, барин, дай Бог счастливого!..

Мы тронулись, и Николай, поглядев нам вслед, тоже повернул восвояси. Его высокая фигура быстро мелькала, скрываясь в зелени тайги…

Мы торопились наверстать потерянное время, лошади наши шли ходко, и звон бубенчиков, привязанных у их ушей, далеко разносился по чистому воздуху ясного утра…

Источник: Сибирский наблюдатель. — 1906. — Кн. 1. — С. 27–36.

Богатые знаки (рассказ из приисковой жизни)

I.

На чистой половине большого крестового дома Ефима Кочкина, одного из наиболее зажиточных обитателей Саралинского улуса, в комнате для проезжающих, только что отобедали.

В комнате беспорядок, на лавках и на угловом столике лежат образцы кварцевой породы, на полу около печки стоит ведро с водой и ковш для промывания проб, тут же чугунная ступка, наполненная полуистолчённой рудой. Люди, которым принадлежали все эти атрибуты золотопромышленности, пообедав, снова принялись за опробование кварца.

Их четверо. Блондин, с светлорусой маленькой бородкой, низенький и сухощавый, в форменной тужурке Григорий Николаевич Мальшаков, отводчик площадей при Горном управлении, был начальником этой поисковой партии. Он, как служебное лицо, не имея права заявлять на своё имя площади под рудники, имел доверенность от своей сестры, на имя которой и производил заявки, при чём сестра его являлась, конечно, лишь фиктивной владелицей последних — и делалось это потому лишь, чтоб не нарушить требования Горного устава.

Компаньон Мальшакова, Константин Николаевич Колчин, сутуловатый, сумрачный человек не принимал участия в промывании проб. Он, сидя на табурете, лениво попыхивал папиросой, и, казалось, скептически наблюдал за работой своих товарищей. Остальные двое были: один помощник отводчика — Стойлов, другой, пожилой, с сединою, с всклоченными волосами и бородой, с бойким, смышленым лицом, закоптелым от дыма на частых ночёвках в тайге — человек, видавший виды, охотник и присяжный вожак всех таких поисковых партий — Андрей Каргаполов.

Каргаполов, стоя на коленях, усердно толок в ступке кварцы, от ступки, за каждым ударом песта поднималась мелкая, беловатая пыль, густо садящаяся на его бороду и ворот рубахи. Толок он с серьёзным и значительным выражением лица, точно проникаясь важностью своей работы.

Сам Мальшаков с помощником истолчённую уже руду промывали в ковше, но так как результаты промывки были далеко не утешительны, в чёрном шлихе не блистало ни одной крупинки золота, Мальшаков бросил ковш и сердито плюнул.

— Ни пыли нет, чёрт его возьми!

— Напрасно только столбов понаставили.

— Гм, не фарт, значит, — отозвался Колчин, — не выросло оно ещё, золото-то, в здешних местах. Плюнуть надо на всё и уехать подобру-поздорову.

— Придётся ехать, чего же делать больше, все горы облазили — нигде ничего нет, — и Мальшаков задумчиво, покусывая кончики своих усов, подошёл к окну.