В Замок - [53]

К. обернулся в сторону дороги, по которой они приехали, и долго стоял, вглядываясь в сумрак, с каждой минутой все более сгущавшийся. Вопрос: что должно произойти дальше, — усилил смятение, в которое К. привели его собственные мысли. До сих пор Деревня принимала решения, следуя воле Замка, а он, К., принимал свои собственные решения и либо выполнял требования, либо отказывался выполнять, признавал правильными или отвергал по своему усмотрению. «Но в конечном счете, — подумал К., — ты всегда выполнял их требования. Ты должен уйти, ты чужой здесь, ты никто, как тебе однажды сказали. Уйти — это самое лучшее. Нет, наверное, не самое лучшее, а самое простое. Решение проблемы состоит в отказе от нее, уйти и, значит, отказаться».

Дорогу ему загородила хозяйка «Господского двора».

— Просто так от нас не уходят. Говорил тут красивые речи, а сам задумал уйти потихоньку. Нынешнюю ночь вы проведете здесь, хоть мне и неприятно пускать вас к себе в гостиницу. И чтоб больше никаких историй. Мы этого не потерпим!

— Вы этого не потерпите! — гневно воскликнул К. — Истории! Вы, вы все, думаете, это просто истории? Просто истории, да? Конечно, истории. Живешь, умираешь, страдаешь из-за вас, катаешься по земле, предаешься грязным мыслям, потом совершаешь гнусные поступки, скорее не как соблазнитель, а как соблазненный, хотя тут не разберешь, кто соблазняет, а кого вводят в соблазн, потому что всех нас вводят в соблазн речами, надеждами, томительной жаждой и этой глухой болью, с которой нас вытолкнули в мир. Боль, только она действительна, а все прочее — и в самом деле всего лишь история...

— Ради бога, замолчите! — сказал Учитель. — Нельзя, нельзя говорить такие вещи. Это же святотатство! Нет, еще хуже...

— Боль, с которой нас выталкивают в мир, — продолжал К. все быстрее, все громче, словно не поспевая за бешеной гонкой своих мыслей, словно в страхе, что не успеет высказать все до конца, а высказать необходимо, раз уж он заговорил. — Боль, которая постоянно усиливается, возрастает, — К. задыхался, — во имя Замка и его владетеля. И ты не можешь перестать жаждать этой боли и одновременно искать от нее спасения, от этой боли, которую ничем не утолить, боли, которая заставляет нас хвататься друг за друга, задыхаясь, искать тело, безразлично чье, лишь бы найти кого-то, к кому можно прижаться, и вновь и вновь, до потери сознания вторгаться в него, и не имеет значения, если все кончится беспамятством. Все из-за боли. Боль — величайший соблазнитель, из-за нее мы тянемся друг к другу.

— Возьмите себя в руки, — перебил его Учитель. — Вы что, решили погубить нас своими речами, лишить нас и жизни, и нашего добра, родины и уверенности?

— Конечно! — воскликнул К. — Если б я только мог! Конечно! И прежде всего я лишил бы вас убежденности, вашей тупой, животной, недостойной уверенности, с радостью лишил бы. Фрида! — крикнул он, — Фрида, ты же знаешь, уверенность недостойна, от нее обостряется боль, и она всегда приводит только к заблуждениям. Неужели я должен быть уверенным и своей уверенностью увеличивать твою и мою боль? Хорошо, идем тогда в кабак, пошли, будем валяться прямо на полу, как мне об этом рассказывали, подумаешь, это же просто история! Или займись-ка со мной тем, чем ты занималась с Кламмом, ведь и это всего-навсего история. Говорят, человек родится в грязи? Значит, пусть грязи станет еще больше! Да уж, прав был отец, он говорил: «потому что она подняла свои юбки, отвратительная дура»[5] — он был прав, обвиняя, но вместе с тем был не прав, потому что своим существованием он тоже обязан таким вот юбкам, как и я обязан юбкам своим появлением на свет. Все они, поднимавшие свои юбки, хотели одного — победить боль... Так куда, Фрида? В кабак или в комнату? — Он схватил ее за плечо и потащил в гостиницу. Фрида не посмела воспротивиться.

Захлопнув дверь, он снова спросил:

— В кабак или в комнату?

— Разве ты занял место Кламма, чтобы иметь право этого требовать? — Фрида была смертельно бледной и говорила так тихо, что К. едва расслышал ее.

— Куда Кламму до меня! — К. словно опьянел. — Это он занимал мое место — когда был с тобой в той комнате.

— Хорошо, если хочешь... — без всякого выражения прошептала Фрида. — Только прошу тебя... — и она опустилась на колени, но, прежде чем успела сказать еще хоть слово, К. закричал:

— Ты что, вот так же стояла на коленях перед Кламмом?! Чтобы он с тобой развлекался, чтобы получал удовлетворение и чтобы удовлетворял тебя?!

— Я только прошу, — запинаясь пробормотала Фрида, — не говори таким тоном. Мы приходим, когда нас зовут, не имея ни малейшего желания. Нам не подобает желание.

— Ах вот, значит, как это было, — К. мгновенно успокоился. — Желание! Замок заставил вас отказаться от желаний, даже невинные желания того, другого, человека Замок превратил в его вину. И в то же время Замку нужно, чтобы тот, другой, чего-то желал, это нужно Замку, чтобы в той истории тот, другой, К. был перед тобой виноват.

— Но ведь это никакая не история, — все так же шепотом сказала Фрида.

— Тем хуже. Потому что в таком случае нам придется идти дальше.