Марианна Грубер
Скажи им: они должны выжить
Рассказ
Летом 1940 года стояла жара, дождей не было. Земля пересохла, появились трещины шириной в ладонь. Уровень воды в колодцах настолько упал, что приходилось телячьими поводками наращивать колодезную цепь, чтобы достать воду. У ручья, что, сбегая с лесистого пригорка, тек мимо церкви и пересекал деревенскую улицу, выгорела вся зелень. Даже акации вокруг кладбища высохли и зачахли. Когда солдаты шагали по улице, поднимались столбы пыли. Пыль оседала на сухой траве. С южной стороны, где безграничная равнина сразу переходила в линию горизонта, немногое открывалось взгляду: кроме раскаленного воздуха и сверкающего неба, лишь одинокие деревья с безлиственными сучьями да приплюснутые крыши цыганского селенья.
Дальше к северу большинство цыган, как только началась война, отправили в лагеря, где их убила тоска по вольному небу, опередив жуткую участь, выпавшую им наряду с другими лагерниками. Цыган на юге дольше не трогали, поскольку они жили постоянно в домах, не кочевали по всему краю и на родном языке больше помалкивали. Утром пораньше они приходили к колодцу на рыночной площади набрать воды. А когда бывали в деревне солдаты, являлись ночью, или Иво, отрываясь от работы в поле, завозил им воду. На тележке стояли бочки, темные от влаги и белые по краям, выгоревшим на солнце. Все лето до самой осени он с рыночной площади привозил воду в селенье и выглядывал Сильву. Сильва заплетала черные волосы в косы и была такой легконогой, будто вовсе не касалась земли.
Осенью в деревню прибыли иностранные рабочие, они должны были заменить на тяжелых работах мужчин. Предстояли новые сражения, повсюду шел призыв в армию. В октябре Иво получил повестку, и Сильва подарила ему на прощание пестрый платок. Он бормотал о возвращении и письмах. Сильва кивала, рисуя какие-то знаки в уличной пыли. Пока ее было видно, она махала ему рукой, после подобрала юбки и побежала в дом.
Поднявшийся к вечеру ветер чисто вымел улицу.
Следующий год принес много побед. Греция капитулировала, Югославию разгромили и заняли Крит. Немецкие армии продвинулись далеко на восток, почта из России шла бесконечно долго. Иво писал письма, а Сильва вместо ответа слала ему засушенные цветы. Только через год Иво, похудевший и посерьезневший, на несколько дней приехал в деревню. Его наградили орденом. У домашних орден вызвал восхищение. На рыночной площади лежала гора досок. Иностранные рабочие складывали их в штабели, стоявший рядом крестьянин отдавал команды на языке недоразвитых.
— Нет тут класть, — кричал он, — там класть.
Иво спросил у одного из иностранных рабочих, что здесь собираются строить.
— Новые бараки, господин обер-ефрейтор, — ответил тот, — только не здесь.
— А где?
— Это еще точно неизвестно, господин обер-ефрейтор.
— Меня зовут Иво, — сказал Иво.
Рабочий оторвался от работы и улыбнулся.
— Пьер.
— Вы хорошо говорите по-немецки.
— Раньше мы жили в Эльзасе. У меня мать из Эльзаса. Потом переехали в Париж.
— Да-а, Париж, — сказал Иво.
Ему рассказывали много всякого о Париже, о парижских женщинах, о вине, о том, что там можно прямо на улице с любым — если захочется — завязать дружбу; что все французы, особенно в Париже, немножко сумасшедшие и в какой-то мере загнивающие; и что там может показаться, что никакой войны нет. А это самое, самое прекрасное.
— Париж, говорят, красивый город.
— Очень, очень красивый, — Пьер благодарно улыбнулся. — Вы с Западного фронта?
— О нет, с востока. Поближе к Смоленску.
Иво достал пачку сигарет и протянул Пьеру.
— Как вы сюда попали? — спросил он.
Пьер, опустив глаза, крутил между пальцами сигарету. Крестьянин, надзиравший за работой, подошел ближе.
— За политику, за что еще, — вмешался он. — Всё теперь политика. Куда не сунешься. Потом повернулся к Пьеру:
— Нет разговаривать, работать! Нет каникул. Стараться.
Один из рабочих выругался по-французски.
— Нет французский, — выкрикнул крестьянин, — здесь немецкий.
Иво спросил по-хорватски, как продвигается дело.
— Смотри, поплатишься за свой язык, — вполголоса буркнул крестьянин по-хорватски и громко добавил на немецком, искоса глянув на Пьера. — Хочешь, можешь его взять. Пусть тебе поможет.
Пьер поднял голову.
— Я беру его, — сказал Иво. Крестьянин кивнул, и Иво повел Пьера к себе. Его дом находился возле пункта сбора молока. В кухне накрывали праздничный стол, и они прошли в сад. Иво спросил, как ему в деревне.
— Неплохо. Люди в общем относятся сносно. Вот только ортсгруппенляйтер[1] устраивает спектакли время от времени, когда в деревне солдаты: науськивает крестьян на иностранных рабочих и цыган. Но солдаты редко появляются, по большей части здесь тихо. Мы, бывает, даже получаем письма из дома.
Сидя на садовой изгороди, Иво обводил взглядом голые фруктовые деревья и пожелтевшую траву.
— Не могу вас понять, — внезапно сказал Пьер.
— Почему?
— У вас награда за храбрость. Вы — немец. А мы здесь сидим будто войны нет.
— Я — хорват. А с этой наградой… просто случайность. Я не мог по-другому.
Он предложил Пьеру еще одну сигарету. Некоторое время они, молча, курили. Иво думал, что ему через пару дней снова на фронт, туда, где война, и хорошо тем, кто остается. Потом он спросил Пьера, не придет ли он в обед: будет маленькое торжество.
