Скажи им: они должны выжить - [3]

— Ты не должен был приходить, — сказала она.

— В деревне то же самое говорят.

— Вот тебе и нужно было держаться подальше.

— Почему?

— Ты же теперь герой.

Иво покраснел и покачал головой. Он поднял Сильву и показал ей платок. Рассказал, что однажды перевязал ее платком пулевую царапину, что порой засыпал с этим платком под головой.

— Так делают маленькие мальчики.

— Да.

— Но ты уже не маленький мальчик.

— Я хотел бы им быть. Пока ты маленький, можно заниматься лишь одними замечательными вещами: руками ловить рыбу в ручье, или бросаться снежками, или…

— …или дергать за косички маленьких девочек.

Иво рассмеялся. Вспомнил, как гнался за Сильвой, потому что она не хотела говорить, что кричала им вслед ее сестра.

— Не забыл еще? — спросила Сильва. — Тогда ты очень злился.

— Ты отказывалась перевести. Еще сказала: «Нельзя, чтобы кто-нибудь понимал цыганский язык, если он не цыган». А я пообещал стать цыганом.

— И не стал. Теперь хорошо, что не стал.

— Нет, не хорошо, — возразил Иво. — И лучше бы мне не быть солдатом.

— Да вы ведь и тогда играли в войну. А нашим единственным оружием был наш язык. Вы никогда не знали, о чем мы сговариваемся.

— Мы играли в войну, но вечером, перед тем как идти домой, снова относились друг к другу по-доброму.

Они прошли дальше, вглубь леса, вспоминая, как бывало тогда, и все было почти как тогда. На пригорке они увидали облако, над горами оно плыло на север. Солнце казалось блекло-желтым, вдруг стало очень холодно, неожиданно они очутились посреди облака. Пошел снег, ранний первый снег в этом году, и они поняли, что зима настанет суровая и долгая. За церковью попрощались. Иво бормотал, что вернется, что придет еще, но Сильва покачала головой.

— Ты не можешь больше рисковать.

Он крепко прижимал ее к себе и уверял, что готов всем рисковать. Возможно, Пьер доставит ей весточку от него, Пьер — иностранный рабочий, француз…

— Никто не должен знать.

— Да пусть все знают.

Сильва поглядела на него и сглотнула комок в горле.

— Ты не понимаешь, — выдавила она из себя, — совсем ничего не понимаешь. Возможно, ты вернешься. Возможно, будешь потом здесь жить. Если тебе повезет. Но нас к тому времени давно тут не будет. Теперь уходи.

— Куда?

— Куда хочешь. Только уходи.

— А ты?

Она достала из кармана камешек. Из тех, что попадаются на дне ручья.

— На, возьми. Только это от нас и останется.

— Бессмыслица какая-то. Ну давай.

Возвратившись обратно в деревню, Иво заметил, что за ним тянется след. По деревенской улице пролегли в снегу следы от ворот к воротам, и каждый мог узнать, куда ходил сосед.

Попозже Иво наблюдал из окна трактира, как снежные хлопья мельчали и уплотнялись. Напротив него сидел ортсгруппенляйтер и рассуждал об охоте. Он завел новую собаку: редкие способности, особенно пригодна для охоты на лис. Разговор шел о собаках и ружьях, пока они напивались, а потом снова о войне, о потрясающих победах. Старая Ага[2] прошла мимо окна и быстро отвернулась, почувствовав на себе взгляд Иво. Когда ортсгруппенляйтер заговорил об опасности загрязнения германской расы неполноценными расами, а Иво увидел, как медленно и тяжело ложится снег, понятно стало, что его путь в цыганское селенье легко прослеживается и отпуск у него закончился.

Через день он покинул деревню, но перед тем отдал Пьеру все деньги, какие у него были.

В июне 1942 года было новое наступление, немецкая армия продвинулась еще дальше на восток. На северном фланге войска перешли Дон, на юге армия генерала Паулюса продвинулась к Сталинграду. Бои шли жестокие и кровопролитные. В октябре Сталинград все еще не был полностью взят. Подоспели главные силы Красной армии, и в ноябре немцы оказались в окружении. Они в ноябре и в первой половине декабря еще надеялись, что их вызволят из «котла» ударом с юга или отдадут приказ прорываться. Но прорыв запретили, а попытка снять окружение провалилась. Прямо перед тем, как кольцо у Сталинграда замкнулось, Иво зацепило. Возле него взорвалась граната, разносчика пищи, которого он сопровождал, убило, кругом валялись осколки. У Иво раздробило бедро, левой руке тоже досталось и голову задело. Он долго лежал в беспамятстве и не понимал, что у него жар и что врачи пытаются сохранить ему ногу. Сначала, правда, они хотели ее ампутировать, но все же решили этого не делать и в конечном счете оказались правы. Иво сперва научился ходить на костылях, потом ходил с палочкой. В феврале сорок третьего ему сообщили, что Паулюс капитулировал, и хирург, сшивший ему ногу, поздравил его задним числом с той гранатой, благодаря которой он ускользнул из «котла» и стал, вдобавок, непригодным для фронта. Они выпили за гранату и за послевоенную жизнь. Врач повторил, что Иво очень повезло: в плен не попал, отделался всего только негнущейся ногой. В лагерях у русских почти так же скверно, как и у немцев. Самые худшие немецкие лагеря, где над входом написано: «Труд освобождает», Иво разве не слыхал? И хирург рассказал про Аушвиц и ему подобные места, где теперь приспособились убивать заключенных газом и согнали туда евреев со всей территории рейха. Только Италия, Венгрия и Румыния на это не согласились. Дерьмо — война, и рейх — дерьмо. А Иво хорошо теперь, он не сможет этому паскудному режиму полноценно служить, да и не обязан. И Иво — он надеется — языком болтать не будет. Иво его заверил и спросил про цыган: обходятся ли с ними так же, как с евреями. Врач подтвердил.